Шрифт:
Астероидный гиалоз
Когда по телевизору заговорили про реновацию, в квартире вырубился свет. Символично, подумал Дворовой, заправляя плохо проглаженные края рубахи в едва застегнувшиеся на его располневшей за последние несколько месяцев талии. Дальше столицы дело всё равно не пойдёт – да может и не надо этого вовсе, продолжал он развивать внутри себя услышанную из только что потухшего экрана новость. Если уж бесперебойное электричество в этом городе редкость, то чего уж о бесперебойном жилье говорить.
Благо, светало в это время года рано. Солнце хозяйничало на холостяцкой кухне, вскрывая все её неблаговидные особенности. Его изматывающий с самого утра зной запекал жирные кляксы, бог весть когда оставленные на обеденном столе, рисовал непотребства на запылившихся дверцах шкафов и внаглую демонстрировал
Нынешняя начальница Дворового в минуты своего неправедного гнева очень была на бывшую похожа. Не припухлостями своими, правда. Но она также закатывала глаза и оголяла нижние зубы, подворачивая под них подведённую, вымазанную бордовым карандашом губу. Оттого Дворовому так хотелось отыметь её, шефиню свою.
Она позвонила без пятнадцати девять и сказала, где будет ждать его, чтобы тот её забрал и отвёз на работу. Находилась она совсем недалеко, но Дворовой всё равно решил поторопиться. Он не любил заставлять её ждать. То ли потому, что побаивался, то ли оттого, что и впрямь нравилось угождать ей. Такой холодной, стервозной, неприступной. И при этом дико развратной. Об этом её качестве судачили все вокруг. Но Дворовой сам никогда не находил тому прямого подтверждения.
Он летел с пятого этажа, сбиваясь с ног, только чтобы не дать ей потерять терпение и уехать на такси. В последние пару недель она и так почти не пользовалась его услугами. Всё какой-то франт с неприлично ровным контуром бороды заезжал за ней без конца по разным поводам. А бывало, с муженьком куда-то своим уезжала или вовсе запиралась у себя в кабинете, не выходя оттуда до самой ночи, как потом уже охранники докладывали. На вес золота была теперь для Дворового каждая, проведённая рядом с ней минута. Но отчаянно пытаясь эти самые минуты сэкономить, он чуть не лишил себя часов, а то и дней дальнейшего беспрекословного созерцания вечно распахнутого рта своей возлюбленной.
Кто-то, видать, за ненужностью выставил в подъезд телевизор. Компактный, серый, иностранного производства ящик, какие уже никто и не покупает лет пятнадцать, наверное. Немудрено, что в пользе такого кто-то вдруг усомнился. Совсем уж старым аппарат не выглядел, но весь его корпус был испещрён пятнами грязи, уже затвердевшими и будто проросшими в пластиковый короб, а ещё напоминающими архипелаги островов, сфотографированные откуда-то из космоса. Около смиренно лежал выраставший из телевизора шнур, образовывавший переплетённое самим же собой кольцо. Аппарат стоял посреди лестничной площадки, напоминая брошенного щенка. Налетев на него, мужчина едва не навернулся с лестницы и чуть было не переломал себе всё, что можно. Будто только красноречие его редкое да нецензурное и спасло бедолагу от травм. Основательно выругавшись, он было двинулся дальше, но какой-то зародившийся в нём ненароком – то ли от любопытства, то ли из-за опасений – импульс побудил Дворового обернуть голову и ещё раз окинуть взглядом телевизор. Что-то знакомое было в этом сером неприметном ящике. Что-то пугающе знакомое. Будто кто-то в прошлое Дворового заглянул сквозь замочную скважину времени и вытащил оттуда некий артефакт, совсем неочевидный, закодированный языком сна, но совершенно точно выдающий какой-то грязный секрет, разгадка которого была всего лишь вопросом времени и ясности ума разгадывающего. Из-за мутного мёртвого стекла на мужчину глядела искривлённая человеческая фигура – его уменьшенная копия с нечётким очертанием и застывшим стремлением к движению. Дворовой ещё секунд пятнадцать простоял, рассматривая эту странную инсталляцию, а затем на словах «чёрт знает что» побежал дальше. А через четыре минуты уже открывал дверцу машины своей ненавистно-обожаемой шефине.
– Они мне говорят: «где я вам
А он смотрел не на пробку, а на неё, на Софью Васильевну. Называя его Жорой, пусть даже делая это своим противным, звонким голосом, она Дворовому словно вены вскрывала и пускала кровь. Он тогда становился мягким и тягучим, почти как плавленый сыр, качества, правда, не самого лучшего. А когда Софья Васильевна при разговоре еще и зрачки свои от недоумения вверх уводила, так и вовсе пробуждала в мужичке всё самое неприличное, о чём он ни с кем и заговаривать не смел.
– Свисток свой разинут – и поехали! – не унималась начальница. – Ну, что за бабы. Точно в танке, вашу ж мать! Вот из-за таких красавиц цельнометаллических всё отношение к женщинам за рулём и выстраивается. Муженёк мой всегда, когда шалаву какую на водительском сидении видит, так рвотный рефлекс в себе пробуждает. Думаю, не дай Господь узнать ему, что я на права учиться собралась. Он же меня тогда в машине законсервирует и в гараже первом попавшемся закупорит!
– Он что у вас, Софья Васильевна, совсем изверг что ли?
– Мужчины, Жора, они всегда изверги. Просто кто-то это хорошо прячет, а кто-то знает, как этим управлять. Есть ещё третьи. Те вообще психи ненормальные. А мой – всё и сразу. У нас не дом, а поля боя ежедневное.
– А у меня матушка говорила, что женщина в доме – творец. Что, мол, она только и знает, как погоду в доме наладить, как настроение мужу правильно задать, как повлиять на него. Когда ситуация требует, конечно. Хех, она жалела ещё иногда, что сыновья у неё родились, мол, некому навыки эти женские ей передать.
– Повлиять… На что мы вообще повлиять можем? – Софья Васильевна посмотрела на Дворового сосредоточенно и не моргая. – Если бы всё так просто было. Человек – безвольное созданьице, запомни, дорогой мой товарищ! Вот ты, например, делаешь шаг на север, а Земля под тобой крутанулась – и ты уже на северо-западе. И идёшь совсем не туда, куда вроде бы направлялся. Знаешь, говорят в народе: хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах. Так и тут.
– Так это если бы все этой поговорке следовали, ничего бы хорошего, Софья Васильевна, с миром и не сталось бы. Никто бы ничего в мире этом не менял, никто бы никогда ничего не добился, только в Бога и веруя.
– Ну вот ты же ничего не добился. Или что, морда твоя смазливая – это главное достижение к сорока годам?
Дворовой сглотнул слюну.
– А чего это не добился? Я тут, как видите, сижу в машине, хоть и не своей, конечно, но в красивой и дорогой! Катаю на ней женщину. Привлекательную. Умную, – протянул мужчина. – В самом расцвете лет.
– Зубы тебе бы повыбивать за такие слова, Дворовой! Останавливай, приехали.
Начальница вышла из автомобиля и направилась к оформленному мрамором крыльцу размашистого здания, у которого суетились несколько мужичков в костюмах и с одинаковыми, как на подбор, выпирающими животами. Они по очереди кивнули Софье Васильевне, собиравшейся уже открыть дверь, но прежде, чем это сделать, она оглянулась, посмотрев вправо и влево, будто намереваясь переходить дорогу. Дворовой знал, что она так сделает и знал, какой её жест будет следующим: входя внутрь здания, она непременно проведет пальцами по лбу, как бы проверяя, не выбилось ли из-под плотно стянутого на голове пучка несколько волосинок. Рядом с этой женщиной Жора научился быть проницательным и подмечать вещи, на которые бы, наверное, ни один мужик в жизни внимания не обратил. Он знал, каким пальцем она водит по экрану смартфона; как кривит губы, когда собирается выйти из машины и даже научился – с точностью до 99 процентов – предсказывать, когда именно она скажет своё любимое «вашу ж мать» и в какой момент ничего подобного с её раздутых губ сорваться не может. Он, считай, был членом её семьи, человеком, которому доступны вещи куда более интимные, нежели её рогоносцу-супругу.