Как я вернулся в отчий дом и встретил сингулярность

Ефремов Алексей

В кабинете у секретарши было тесно и пахло едой. Дворовой подумал, что он уже успел позабыть, как пахнет нормальная домашняя еда. В последний раз что-то подобное он ел прошлой осенью, на дне рождения племянника. Это были макароны с какой-то морской гадостью, которые Нателла при каждом удобном случае называла пастой. А Жора всё никак в толк взять не мог, какая ж это паста, если паста – это что-то густое и однородное. Вот, примерно, как волосы секретаршины, пышные и ровно зачесанные сразу по всем направлениям головы. Аккурат под её чёлкой располагались столь же густые брови, а под ними было густо намазано чёрными тенями. Мать Жорина тоже так красилась иногда. В те моменты, когда была совсем не в себе.

В тот день, когда Кирилл потерял свой велосипед, её ещё одолевали тягостные чувства из-за разрыва с Жориным отцом. Каждый

день она уходила на работу изукрасив глаза смолью, а, возвращаясь домой, почти никогда не смывала макияж. По вечерам её лицо становилось похожим на лицо демона, пытающегося хитростью заслужить божественное прощение. Но стоило этому лицу заговорить, как идея прощения становилась в одночасье не просто невыполнимой, но и невозможной в принципе. Жора рассказал ей, что её любимый сын по собственной глупости лишился самой дорогой на тот момент игрушки в его жизни. Той самой, за которую его мать, чуть ли в пляс не бросалась, чтобы только сторговаться с соседкой-коммерсантшей, пытаясь убедить её сбить цену, потому что отец к тому моменту давно уже финансово не принимал участия в решении таких вопросов. Она говорила, что купила Кириллу велик, чтобы потом он купил ей кабриолет, когда вырастет. И напевала при этом строчку из песни Успенской 1 . А когда узнала, что велик тот вдруг оказался похерен, то послала младшего сына ко всем чертям и к своему папаше. Это был единственный раз, когда она искупала Кирилла в помоях и собственной желчи. Но Жоре хватило и того. Ему понравилось то, что он услышал. Ему понравилось, что его брат сделался вдруг недоумком и лоботрясом, пусть даже ненадолго. И ещё больше ему понравилось то, что его план сработал. Жора ведь не крал велосипед, он только позволил ему быть кем-то украденным, отвезя его к обрыву у реки и сбросив вниз, пока Кирилл и остальные мальчишки раскуривали сигареты, сворованные у взрослых.

1

Имеется ввиду композиция «Кабриолет» российской певицы Любови Успенской.

Дворовой прокрутил в голове этот момент в очередной раз, отчего по-идиотски заулыбался, и от этого незаметно накатывающего экстаза не расслышал, как секретарша пригласила его пройти к директору.

– Так значит вы говорите, что лично видели, как наша Виктория Петровна прелюбо… действовала с вашим братом, с отцом Стасика, племянника вашего? – директриса, спустив почти на самый кончик носа массивные очки, глядела на Жору снизу вверх, так как, несмотря на все её настояния присесть, Дворовой решил стоять на своём во всех смыслах этого слова. – А где именно вы их видели? И почему они допустили, чтобы вы их видели?

– Ну послушайте, Вероника, как вас по батюшке, забыл. В общем, вы что, хотите, чтобы я вот так сейчас в грязные подробности пустился? Вам разве мало того, что я сказал?

– Вероника Семёновна, напоминаю! А мне просто кажется всё это очень подозрительным. Нет, я, конечно, проведу своё… расследование, внутреннее, так сказать. И, если есть за что, то обязательно призову к ответственности. У меня давно вопросы к этой… фифе имелись. Конец года, правда. Совсем это всё не к месту, не ко времени как-то. Но хочется всё-таки спросить для начала, а ваш брат, он с матерью Стасика-то живёт?

– Да я же вам русским языком объясняю, Вероника Фёдоровна, семья у них цельная, хорошая. Примерная даже! Вы подумайте только, вот вскроется это всё если, какой пример ребёнку? А сейчас же ничего ни от кого не утаишь. Все же всё прознают. И коллеги ваши, и родители другие. И до ГОРОНО дойдёт ещё, не дай Бог. Век высоких технологий же, ну ёлки-палки! Вы уж примите меры.

– Ну, про ёлки с технологиями, это вы, конечно, правы. А вот ГОРОНО – так никто уже не говорит. – Тут директриса встала, подошла к двери и взглядом указала, куда Дворовому следовало бы в этот момент пойти. – Мы со всем разберёмся. Вам, Григорий Палыч, спасибо за сведения. За ценную, так сказать, информацию. Сашечка, проводи гостя, – обратилась женщина к секретарше через распахнутую дверь. Жора молча раскланялся и ушёл.

По пути на работу Дворовой дважды проехал на красный свет и один раз чуть не сбил человека. То был подросток с бронёй наушников на ушах. Он выскочил на зебру, полный уверенности в своей правоте, и потому даже

не поспешил освободить дорогу. Это Жору так разозлило, что он и не подумал затормозить, а наоборот сильнее нажал на педаль газа и, не рассчитав силы, едва не лишил мальчугана жизни как необязательного приложения к его выпирающей заносчивости.

Софья Васильевна была уведомлена об утреннем отсутствии Дворового и никаких возражений на этот счёт не имела. И тем не менее для Жоры было принципиально важно произвести впечатление человека не только ответственного, но и не злоупотребляющего добротой своей шефини, ведь, по сути, не было между ними больше никакого ни доминирования, ни подчинения – только крепкое партнёрство, сцементированное общей историей и безусловным доверием. Когда Дворовой приехал, то узнал, что Софья Васильевна уже ждала его у себя. Обрадованный таким фактом, он со всех ног помчался в её кабинет. Должно быть, у неё были заготовлены важные для Жоры слова. Он пусть и не смел рассчитывать на что-то большее чем просто благодарность, но уже только это доказало бы ему факт того, насколько стремительно стала разрушаться меж ними стена из должностных полномочий и классовых различий. Дворовой, повинуясь народной мудрости о том, что вода камень точит, действовал согласно ей долгие месяцы, и вот теперь эта самая вода, пускай и не сточив каменную кладку полностью, всё же пробралась под неё, начав размывать фундамент.

– Жор, ты присядь, пожалуйста. – Могло показаться, что если бы начальница, сидевшая во главе длинного лакированного стола, не произнесла этих слов, то появления в кабинете кого-то ещё она бы попросту не заметила. Дворовой сел по центру стола, вынув из-под него предварительно и с какой-то боязливой осторожностью обтянутый искусственный кожей стул. Впервые он сидел за этим столом, куда прежде пускали только особо важных, в представлении Дворового, персон, важности которых он, впрочем, не мог объяснить ничем, кроме как самим этим ярлыком, пришитым к дорогому костюму каждого из здесь бывавших.

– Жор, послушай меня пожалуйста. И вот не перебивай только! Я, в общем, наговорила там чего-то в пятницу. Ты внимания не обращай…

– Да что вы, Софья Васильевна, вам не о чем переживать даже.

– Послушай, не перебивай, пожалуйста! Есть мне о чём переживать, и я тебя по этому поводу, собственно, и позвала.

– Да я – могила, Софья Васильна!

– Ещё бы! – Она отрывала взгляд от Жоры каждый раз, когда он только начинал что-то говорить, а затем, вновь беря слово, она тихонько и даже как-то нежно опускала на мужчину свой взор и скользила им по лицу Дворового, будто расписывала его акварелью. Жора уловил в этом её жесте неприкрытое кокетство и игру в недотрогу. – Я там, похоже, серёжку обронила. В квартире этой злосчастной. Ты не мог бы забежать, поискать? Я даже не о том забочусь, что улика это какая-то… ну что мне, в самом деле, улик бояться? При моих-то связях. Подарок это просто. Мне он от крёстной достался. Сама вот уже третий день не своя. А у меня крёстная-то уже на том свете давно, – женщина кивнула и посмотрела наверх, – Всё видит, боюсь. Она мне как мать была.

– Да вы не переживайте, Софья Васильна, дорогая. Всё сделаю в лучшем виде. – В голосе Дворового вдруг засквозила лёгкость и уверенность голливудского актёра. Он будто бы и улыбаться пытался таким же образом. Он всё высматривал за поджатыми губами и неспокойным взглядом своей начальницы хоть какое-то подобие улыбки, но понимал при этом, что не до улыбок ей сейчас. Тут всё-таки и пропажа ценная, и мысль о преступлении каком-никаком совесть разъедает, да и вообще стены здешние исключительно к серьёзным тонам располагают, безо всяких этих заигрываний.

Нет, не шли ей сегодня эти стены, думал Дворовой. Всё-таки произошли в этой женщине значительные перемены. Она даже выглядела как-то иначе. Волосы распустила. Что-то ангельское в её лице оттого и появилось. Такой она ему тоже нравилась, но всё же образ холодной, стервозной и своенравной блондинки с затянутым на макушке пучком волос заводил Жору куда больше. Уж сколько раз он фантазировал о том, чтобы схватить её за этот пучок, пристроившись сзади, и разодрать его на отдельные пряди, продевая меж них свои пальцы. Затем он, как правило, в измышлениях этих своих начинал нюхать её взлохмаченные волосы и целовать правое ухо, обмакивая слюной каждый миллиметр ушной раковины, засовывая язык вовнутрь неё да покусывая мочку, боясь, и в то же время желая, прокусить её насквозь.