Как я вернулся в отчий дом и встретил сингулярность
Шрифт:
– Это что же получается, следят за нами значит? – полушёпотом проговорил Дворовой, чуть ли не дрожа. Он осмотрелся вокруг и тут же принялся каждый на кухне закуток разглядывать, каждый выступ и каждое углубление в стенах, шкафах и на окне с подоконником. Затем бросился в коридор, чтобы остальные помещения в квартире проверить, да только понял, что мест этих, откуда слежка могла быть устроена, ему и за ночь не облазить. Слишком уж изощрённой техника нынче стала – Жора даже сюжет об этом, увиденный как-то по телевизору, вспомнил. Там у одной женщины махонький прослушивающий чип в сумочке ейной всё время был, а она год вот так жила и не ведала ничего, пока сумку ту в туалете общественном не украли. А как вора нашли, так вся схема шпионская и вскрылась.
И с чего бы ему, Жоре быть уверенным, что кто-то из двенадцатой,
Дворовой глядел в опустевшую на экране телевизора соседскую кухню и вдруг почувствовав себя полностью раздетым – не то, что без одежды, а даже без кожи. Негнущимися от волнения пальцами он ухватился за края занавесок, так уродливо смотревшихся на его кухонном окне, и попытался их задёрнуть. Те поддавались с трудом, будто бы потяжелели внезапно и многократно по чьему-то злому велению. Зашторив наконец окно, Жора проделал то же самое и в остальных двух комнатах. Благо шторы везде были тёмные и плотные, никто значит сквозь них ничего уже не разглядит. Но это только полбеды. Эти штуки, они ведь где угодно могли быть запрятаны. Он вернулся на кухню, схватил пульт и включил пятнадцатый канал. То был номер его квартиры.
Чернота заполонила экран. Поначалу Дворовой даже обрадовался. Мол, вся эта теория его рассыпалась, оставив после себя лишь привязчивое, стыдливое ощущение помутнения рассудка. Но, присмотревшись, Жора увидел, что мгла эта, она будто бы была живой. Она змеилась и перетекала сама в себя, змеящуюся и переливающуюся всеми возможными оттенками тьмы. А сквозь черноту эту гул доносился, как от разгулявшегося в ночи ветра. Тогда-то Жоре и стало понятно – камера где-то в закрытом, тайном месте. В шкафу, может, или где-то в стене замурована. Эта догадка сильно облегчила Дворовому задачу. Он тут же помчался распахивать двери шкафов и вытаскивать оттуда всякие ящики и разные коробки, попутно заглядывая в углы и под все предметы мебели, куда могла протиснуться рука.
Он просветил все щели фонарём. Заглянул под ванну и в вентиляцию, но не нашёл ничего подозрительного кроме десятка дохлых и ещё пары-тройки живых тараканов, успевших от него ушмыгнуть и спрятаться в ближайшую щель. Вся ревизия заняла без малого полтора часа. Дворовой опасался, что сделал всё наспех и, возможно, стоило бы всё повторить, мол, и зрение ведь уже не то, и одеревеневшие суставы многого не позволяют. Но надо было передохнуть. Они всё равно его не видят. Чернота не исчезала с экрана ни на секунду, а значит они, скорее всего, до него пока не добрались.
Однажды, в каком-то документальном фильме на том познавательном канале, что работал в квартире Дворового только по ночам, он видел, как один голливудский мудак стал великим режиссёром благодаря тому, что в юности устраивал слежку за любившим хаживать налево отцом. Он чуть ли не с гордостью рассказывал о том, что эта его страсть к подглядыванию помогла сделаться ему большим профессионалом. Надо же, какой гротеск – выбиться в люди только потому, что ты немного извращенец. Хотя, все они там наверняка, в этом Голливуде своём извращенцы.
Так и он, Жора, он тоже почувствовал себя немного извращенцем, схватившись за пульт и начав просматривать чужие квартиры одну за другой, пытаясь уже не столько понять, что происходило в эти минуты с его жизнью, сколько выведать какие-то грязные подробности жизни других людей. Он заглядывал к каждому по очереди. И чем больше знакомых лиц ему попадалось, тем ярче в голове его вырисовывались схемы шантажа, к которым прибегали разные негодяи из фильмов и так любимых его маменькой мексиканских сериалов. Но применить их в жизни, исходя из ситуаций, явленных на экране, представлялось задачей не самой простой. Ведь всё, что видел Дворовой на экране, было сущими пустяками. Кто-то из жильцов ругался матом, разговаривая по телефону, кто-то собирал себе в контейнер еду, вероятно, к завтрашней рабочей смене, другие дразнили своих собак, заставляя их выть не хуже тех пышных оперных дам,
Этот чёртов шпионский ящик, он обманул его. А Жора, каков же дурак, повёлся на этот его жалостливый вид, будто щенка израненного домой принёс. А вознаграждением за добрый жест этот, как он посчитал, отчего-то должны были стать некие мрачные тайны, в которые на самом деле, никакого тайного знания и в помине не было. Реальность скучна, как хлебный мякиш. Все эти люди, головы и тела которых бесконечно мельтешили в кадре, вели самую обычную, заурядную жизнь, которую даже если бы Жоре и не удалось подсмотреть, то он бы наверняка смог её придумать своими обычными, зарядными мозгами. Эти неудачники, они заставили его напрасно позабыть об ужине. Непонятно из чего слепленные тефтели, остававшиеся в гостиной, наверное, они уже заледенели, успев при этом пропитать своим жирным запахом всю квартиру, внутренности которой пока ещё были, к счастью, скрыты от постороннего наблюдателя. Но не вопрос «когда?» волновал Дворового, а вопрос «кто?» занимал его разум. Кто мог быть тем наблюдателем, так бесцеремонно вторгшимся в обыденное существование маленького, неприметного люда, населявшего эту бетонную коробку, стены которой оказались сильно тоньше, чем наверняка тут все думают. Бог ли, человек ли всё это творит. И из каких таких побуждений: добрых или злых? Тут и двумя вариантами не отделаешься.
Как-то в юности Дворовой прочитал рассказ про странную брешь в телефонной связи. Будто бы все жильцы одного дома стали слышать телефонные разговоры друг друга, просто снимая трубки и никому притом не звоня. И вот однажды, к возникшему там стихийному многоголосью подключился таинственный инкогнито. Он сразу же всех очаровал, а затем, пожелав удачи в делах, испарился, будто и не было его вовсе. Это был однозначный хэппи-энд той истории. Таковым видел её финал Жора в то время, когда только-только усы у него едва стали пробиваться. Теперь же, учитывая всю странность произошедшего с ним лично, концовка того рассказа уже не выглядела столь обнадёживающей. Что если автор его поведал читателю о начале апокалипсиса? О его зачаточной стадии. О том, каким удивительным, приятным и даже сладостным может быть его приход. Диабет ведь может развиться от одной конфеты. Гниющая свалка в десяток гектаров может разрастись из одной обёртки той конфеты. А чудовищный пожар может разгореться от одной искры, зародившейся от нечего делать где-то между этажными перекрытиями торгового центра, который ты кормишь каждые выходные, пытаясь накормить купленными там конфетами себя. И никто ни на что при этом повлиять не в силах, если словам Жориной начальницы верить. Похоже, иногда вещи случаются просто потому, что случаются. И никто в этом не виноват. Никто либо все сразу. А может, ни то, ни другое. Может, это только мы так думаем, что они случаются, а на самом деле всё давно уже произошло.
А что, например, могло произойти с Софьей Васильевной, которая, не исключено, что по-прежнему находилась где-то в этом доме? Только Дворовой о ней подумал, как панораму разума его заполонил вновь её широко распахнутый рот, который иногда она, впрочем, прикрывала, чтобы нашептать что-то легкомысленное и безнравственное на ухо не Жоре, а какому-то пройдохе из соседнего подъезда. Дворовой искренне желал, чтобы всё это так и осталось лишь его кошмарной фантазией. В столь позднее время женщине этой следовало бы расхаживать по своим апартаментам и спорить со своим деспотом-мужем. Так наверняка и было.
Но она всё ещё могла быть здесь. Где-то совсем близко.
И она была.
В семнадцатой квартире. Всё это время она была там. До чего же мерзко, но в то же время волнующе было это ему, Дворовому осознавать. Софья Васильевна сидела на кровати в одной только, похожей на мужскую, рубашке и ела йогурт. Худая, длинноногая, с небрежно прибранными назад волосами, то и дело спадающими на плечи. Такая непривычно нежная, она сидела и что-то говорила, пока через неё туда-обратно пробегала чья-то серая тень.