Как я вернулся в отчий дом и встретил сингулярность
Шрифт:
– Твою ж мать, да что ты знаешь, Дворовой? – не дослушав, начала она. – Думаешь, знаешь людей? Люди, они существа странные. Никогда ты по их словам и поступкам не узнаешь, кто они да что они. Можно домыслить, нафантазировать там себе что-то, эмпатию проявить. Понять мотивацию, – протягивая последнее слово Софья Васильевна скривила в отвращении лицо. – Да хрен там, а не мотивация! Эту мотивацию только всякие критики доморощенные и придумали, чтобы эрудицией своей сверкать на пьянках пятничных. А человек, он сложнее. Вот так стрельнёт в нём что-то однажды, как резинка натянутая, срок свой измотавшая, порвётся – и всё, понеслась! Нет тут больше никакой мотивации. Лопнула она, рассыпалась. Только суть! Звериная причём! И иррационализм чистый, какой только у человека и бывает. Сложные они существа, люди эти. Непонятные. Это раньше чужая душа была потёмками. Сейчас это
– Мудрёно вы, однако, Софья Васильевна, говорите. Но мне-то по нраву, вы не подумайте! Был у меня знакомый тут один по зиме. Мозговитый парень, тоже всё в манерах таких же говорил. Про мироустройство всё вещал, про многослойность какую-то человеческую, а я всё слушал и отвести ушей не мог. Двадцать лет всего парняге было или около того, а на каждом слове его я как на крюке вешался воротником. Если так вообще сказать можно, конечно. Я вот думал всё раньше, что людей таких, их, мол, только где-то в лесу глухом или в бункере подземном встретить можно, а теперь вот вижу, что они среди нас ходят. И впрямь странные, и никому ведь этого не распознать. А парень тот, он мне ещё меня самого напоминал. Вот вылитый я, двадцатилетний. Только у того все глаза страхом каким-то проедены были. Он когда ко мне вплотную почти, лицом к лицу приблизился, так я в зрачки его широкие заглянул, а там – вот не поверите, Софьвасильна, – космос, не иначе. Холодный такой, хоть и со звёздами.
– Дворовой, прекрати! Замолчи немедленно! Ведёшь себя, как психопат ущербный! Я что тут, байки твои слушать должна?!
– Так вы, Софья Васильевна, до конца-то дослушайте. И поймёте всё. Я ж неспроста всё это говорю. – Глаза его заблестели, а в голосе послышалось какое-то кокетство. – Я парнишку того спас тогда, можно сказать. Его в подвале кто-то закрыл, а я мимо проходил. За пивком выбирался, время уже под полночь было. Прохожу мимо, слышу, кто-то стонет из-за двери. Я, грешным делом, подумал, что пьяница какой-то из подъезда выйти не может. Постоял и пошёл дальше. А потом слышу: «умри, глиста! умри, глиста!». А ещё имя моё словно бы прозвучало. Но это, может, я уже сам себе нарисовал. От возбуждения. Ну мало ли, я ж под этим делом ещё был, – Дворовой ударил указательным пальцем по горлу. – Но домой поторопился, всё там бросил, ключи только от подвала взял и побежал обратно. У меня же ключи эти ото всех подвалов остались ещё с прошлой работы. Хотя, знаете, Софья Васильевна, кому надо – тот и без ключа всё откроет! Так вот, отворил я дверь, а на меня парнишка – молодой, с головой побритой, с усиками еле видными и голый почти – чуть ли не сваливается. Говорит, неделю там просидел. Кто его там закрыл? А шут знает! Я тогда домой его привёл, накормил, напоил. Он мне там и рассказал, что болезнь у него такая, особенная. Астероидный гиалоз – я на всю жизнь запомнил. А до того и не слышал никогда. Вот куда он ни посмотрит, всюду перед ним то мухи летают, то черви копошатся, то дождь льётся. Чёрный. И никакой жизни у него нормальной с этим вот дождём. Всё вокруг только через дождь этот да мух видится. Что одним сад яблоневый, понимаете ли, другим – чистилище. И откуда у него болезнь эта взялась, не знает никто!
– Ты меня что-то утомил своими байками. У нас тут каждый второй в мухах да червях. А ты мне про наркомана какого-то травишь тут. Про генезисы свои тут истероидные! Кто-то, понимаешь ли, с мухами этими и червями полжизни прожил за шиворотом. И когда думаешь, что все они там уже повымирали нахрен, выясняется, что там уже потомство ихнее в пятом поколении живёт и процветает! И это совсем не то же самое, что наркоманам всяким конченным после дозы мерещится! Убирайся вон!
– Я у него, Софьвасильна, спросил потом: «а ты чего там делал-то в подвале этом?», – продолжил Жора, будто не услышав требования начальницы. – А он мне говорит: «трупаков, мол, прятал». И ржёт! А потом добавил, что, мол, там отсек такой удобный. В стене. Мол, всё равно туда не сунется никто. Никаких там коммуникаций не проложено.
Затем Дворовой неожиданно замолчал и стал пристально на губы Софьи Васильевны смотреть, что всё ёрзали друг по дружке, не позволяя тем самым задержаться на лице женщины ни одной только-только возникшей эмоции.
– А я же сходил потом, всё проверил. Есть там и правда отсек такой. Трупаков вот только не нашёл, хотя запашина такой стоял, будто целый дом людей прям там концы и откинул. Вы, Софья Васильевна, понимаете, о чём я?
Не прошло и десяти минут, как Жора рылся в ящике своего огромного, доставшегося от матери
Не в камере ни в какой, стало быть, дело. То были уже не происки хакеров, телевизионщиков или спецслужб. Насчёт последних, впрочем, можно было бы ещё подумать. Хотя, зачем им соваться сюда, в самый край города, о котором и не услышишь даже ни из уроков географии, ни из новостей. Всё это походило на чью-то ошибку. На некий сбой в базе данных. Во вселенской базе данных, обрабатываемых каким-нибудь квантовым суперкомпьютером, что вот уже не первый год изобретают учёные по всему миру. Дворовой слышал об этом из какого-то документального фильма. Жора этот фильм хорошо запомнил, и даже не в силу своего содержания, а просто потому, что после него сразу «Матрицу» с Киану Ривзом показали. До чего же Дворовой ненавидел это кино. Однако же, перед величием Голливуда сейчас готов был почти что сдаться, сжавшись вместе с тем в молекулу, только чтобы глубже проникнуть в природу происходящего, в этот маленький мирок безумия.
Софья Васильевна даже не потрудилась закрыть дверь не то, чтобы на замок, но та даже не прилегала плотно к косяку, отчего оказаться в злополучной квартире той мог любой желающий и нежелающий стать свидетелем свершившегося там преступления. Дворовой, конечно, отчитал свою шефиню, покуда его положение по отношению к ней и трепетные чувства то сделать позволяли. Она никак не отреагировала, продолжая потрошить шкаф на предмет какой-нибудь пространной тряпицы, коей можно было бы обернуть труп. Найдя плотное коричневое покрывало, женщина укрыла им тело, устало при этом что-то бурча себе под нос.
– Дворовой. А ты как его нести думаешь? В нём же килограмм восемьдесят. Как бы не больше.
– Так я думал… мы с вами… вы мне поможете. Я ж один…
– Ещё чего не хватало. – Фыркнув, женщина вышла из комнаты и, усевшись на диване в гостиной, снова закурила. – Ну, хорошо. Но время-то ещё детское. Ты показательное выступление устроить хочешь? Дурья твоя башка, – прокричала она.
– Мда… придётся нам с вами, Софья Васильевна, подождать пару часиков, пока все не улягутся да не стемнеет окончательно. Может, мы пока порядки наведём с вами? Вы мне помогите его только до коридора унести хотя бы. А потом мы тут следы все ваши подотрём… и мои, – стыдливо подметил Жора. – Да вы не переживайте так. Всё равно никто его не хватится. Родни у него тут нет. Да и была бы – сдался он им такой! – Дворовой, стоя в дверном проёме, попытался ободрить начальницу, но та едва смотрела в его сторону, кидая лишь время от времени отвлечённые фразы, по Жориному мнению, почти ничего не значащие.
– Человек без рода, что хлебное семя, даром в земле пропавшее, – сказала она.
– Умно. Вашего авторства?
– Нет, – подумав немного, сказала Софья Васильевна, утвердительно при этом кивая головой. – На баннере прочитала, пока сюда ехала. Вот и приехала, – выдохнула она и достала ещё одну сигарету. Докурив, она помогла своему сообщнику вытащить тело в коридор, обернув его покрывалом, и они с Жорой принялись заметать следы – так, как позволяла им фантазия и знания, когда-то случайно почерпнутые из американских криминальных кинолент. В большом количестве Жора их, правда, не видел и оттого даже упрекнул сам себя, что не на то, мол, время своё свободное тратил. Поэтому делали они всё неумело, молча и как-то даже необязательно, будто оба понимали, что всё равно никакой ответственности за случившееся не понесут.
Перед тем, как начать спускать тело в подвал, Дворовой проверил, всё ли спокойно на улице. Только так, с крыльца можно было попасть в подвал, и потому, подействовав сообщники вслепую, полагаясь исключительно на удачу, они вполне могли бы встретить на своем пути какого-нибудь малоприятного, особо любопытствующего субъекта. Но судьба им благоволила. Так заключил сам Жора. В тот момент в его голове рождались на удивление светлые и даже какие-то поэтические мысли, озвучить которые он всё же стеснялся, дабы не выглядеть глупцом. Но разве глупец состроил бы такой план? Вполне вероятно. Как и то, что глупец запросто согласился бы на подобную авантюру из-за дефективной какой-то любви, которая, впрочем, и не любовь вовсе, а похоть скорее всего, доведённая то ли до рефлекса, то ли до невротической привычки. Но люди, они ведь странные.