«Какаду»
Шрифт:
«Все с самого начала шло кувырком, — думал я, — Монтер уже выдохся, из-за него мы все чуть не влипли сегодня. Еще месяц-другой такой работы — и парень непременно попадется. Все это слишком затянулось. Ни у кого уже нервы не выдерживают. Если этот проклятый немец меня обманул, я прикончу его. Если он задумал отдать меня в руки полиции, то выйдет вслед за мной на перрон, тут я его и прикончу».
Я смотрел на майора, который по-прежнему неподвижно сидел напротив меня и, приоткрыв заслонявшую окно темную занавеску, бесстрастно взирал на белизну проносившихся за окном сугробов, нанесенных непрекращавшейся метелью. Потом
— Въезжаем в туннель, — сказал майор. — Через несколько минут будет станция.
Встав со своего места, я снял с полки тяжелый чемодан, поставил его около двери, но из купе в коридор не выходил, ждал, пока поезд не остановится. Колеса стремительно застучали на стрелках, донесся пронзительный гудок паровоза — мы подъезжали к станции.
Я повернулся к майору:
— Я выхожу. Если вы выйдете за мной, я сразу пойму, что это значит. Предупреждаю вас, чтобы не было недоразумений.
Офицер кивнул.
— Прощайте, — холодно ответил он. — Я солдат. И так же, как и вы, не выношу полиции. Может, хоть это убедит вас в том, что у меня нет никакой охоты заниматься всем этим делом?
— Нет, — засмеялся я, — нет, майор. Мне никому нельзя верить. Вы меня понимаете?
— Да.
— Поэтому и прошу не выходить из вагона. Я могу это неправильно понять.
— Да. Я буду помнить об этом.
— Можете рассказать о нашей встрече своим польским друзьям, — сказал я не без язвительности. — Наверно, это их страшно рассмешит.
— Вы лучше подумайте о себе, — глухо ответил майор. — Перед вами дорога. И никогда не знаешь, что может случиться.
— Да, — согласился я. — Прощайте. Буду помнить о предостережении.
Майор не отозвался, он смотрел на меня, насупив брови, но на лице его я не заметил злобы, оно выражало лишь усталость и горечь.
V
Без особых осложнений я вернулся на свое старое, место, в купе польского вагона, и снова очутился в невероятной толчее, среди деревянных скамеек, чемоданов и напирающих со всех сторон пассажиров; духота в купе была страшная, а нетерпеливые и раздражительные от усталости люди немилосердно толкали друг друга, и все время вспыхивали ссоры. Я стоял между двумя рядами сидений, недалеко от входа, а на моем чемодане сидела девушка, которую мне с трудом удалось втащить в переполненный вагон, за окном виднелись темные силуэты мужчин, ехавших на подножках и державшихся за поручни, снег уже перестал падать, но ветер не стих, я знал, как они должны были себя чувствовать, и то и дело с тревогой поглядывал в окно, пересчитывая темные силуэты согнувшихся и неподвижных людей, как бы проверяя, все ли уцелели под напором ледяного порывистого ветра. В какой-то момент пассажиры принялись напирать в сторону двери с такой силой, что столкнули девушку с чемодана, и она, теряя равновесие, всей своей тяжестью навалилась на меня, потом с трудом встала на ноги, и я почувствовал ее быстрое, прерывистое дыхание.
— Боже мой! — закричала она в ужасе. — Отодвиньтесь от двери, а то вас вытолкнут из вагона!
Ухватившись рукой за железную скобу, поддерживающую полку, я ласково ей сказал:
— Не бойтесь. Мы не
Возня и шумиха в купе не прекращались, девушку толкнули в спину так сильно, что наши лица на мгновение сблизились.
— Извините, — шепнул я ей и крикнул во мрак неосвещенного купе: — Что у вас там творится, черт побери?!
— Бабе приспичило! — откликнулся тотчас из толпы чей-то голос. — В такой давке!
— Дайте ей горшочек! Люди, у кого есть какой-нибудь горшочек?!
В купе раздался взрыв смеха.
— Чтоб тебе сдохнуть, прохвост этакий! Решил надо мной посмеяться?
— А вы не можете потерпеть до станции?
— Я уже два часа терплю. Больше не могу.
— Люди! Побойтесь бога! Дайте женщине какой-нибудь горшочек!
— Бутылка устроит?
— Бабе бутылка не годится. Лучше бы ей дать горшок.
В купе снова раздался громкий смех, а потом в темноте послышался звук пощечины.
— Как вы смеете? Рукам воли не давать!
— Молчи, ублюдок паршивый! Я тебе покажу, как над женщиной измываться!
— Я тебе не «ублюдок»!
— А то кто же?
— Эй, баба, заткнись!
— Я тебе покажу «бабу»! Вот вернусь — узнаешь. Чтоб тебе до места не доехать, хулиган проклятый!
Некоторое время еще продолжалась глухая возня, но в конце концов крикуны угомонились, пассажиры вернулись к прерванным беседам и вагон наполнился монотонным говором.
— Боже! — вздохнула девушка. — Какими недобрыми стали люди.
Я молча взглянул на девушку, ее измученное и бледное лицо было похоже на сонное и грустное личико усталого ребенка. Из-под меховой шапочки выбивались непослушные локоны золотистых и мягких волос, на какую-то секунду, когда она повернула голову, они коснулись моих губ.
— Далеко едете? — спросил я шепотом.
— В Краков.
— Я тоже, — сообщил я. — А вы постоянно живете в Кракове?
— Да. С начала войны.
— А до войны?
— Что до войны?
— Где вы постоянно жили?
— В Варшаве.
— Я люблю этот город.
— А я нет.
— Почему?
— Я потеряла там отца и двух братьев.
— В Кракове вы живете с матерью?
— Нет. Мать я потеряла еще в тридцать девятом. Во время бегства, — объяснила она с удивившим меня спокойствием.
Послышался гудок паровоза, я выглянул в окно и посмотрел на темные, уцепившиеся за поручни дверей фигуры, на белое бесконечное поле, на снег, бешено клубившийся у самых колес мчавшегося поезда.
— У меня тоже нет семьи, — сказал я. — Так же, как у вас.
Вдруг я почувствовал, как девушка доверчиво и мягко прижалась ко мне всем телом, голова ее покоилась на моем плече. В первое мгновение мне показалось, что в этой духоте и давке ей стало плохо, но когда она подняла свое спокойное и чистое лицо, меня неожиданно захлестнул прилив огромной нежности, захотелось коснуться ее щек, провести рукою по волосам, но я не сделал этого, ведь она могла неправильно истолковать этот мой порыв и заподозрить меня в чем-нибудь.
«Во всем виновата война, — подумал я. — И усталость, и отчаяние, и страдания, и страх, постоянная неуверенность в завтрашнем дне. Люди стали плохо относиться друг к другу, но ведь не все. Скоро война кончится. Ждать осталось недолго. Вслед за зимой приходит весна, а с нею возвращается надежда. Эта девушка молода. Забудет. Так же, как и я стал забывать».