Календарь Морзе
Шрифт:
— С ума сойти… «Наличие досуга» — ну, этого хоть жопой жуй, понятно.
— И ты не одинок в этой оценке! — Славик торжествующе пристукнул по столу стаканом. — У горожан с досугом все хорошо. Вкалывать незачем, никто особо не напрягается, сверхурочно не сидит, отработал как-то — и гуляй.
— «Творческая самореализация» — я всерьез заинтересовался опросом. — Ну, у меня-то с этим все в порядке, а у остальных?
— Это вопрос с самым малым индексом значимости, то есть большинство респондентов не считают данный аспект для себя важным. Но и с ним ситуация странная — обычно он колеблется где-то в районе 50%, а здесь — восемьдесят два!
— То есть все кинулись рисовать пейзажи и играть на скрипке?
— Нет, ничего такого. На дополнительные вопросы по этой
— Дело в талантах? — догадался я.
— Я склоняюсь к этой версии, — пожал плечами Славик. — Но тут социология бессильна.
— «Комфортный климат и хорошая погода», — прочитал я следующий пункт. — Куда уж лучше… «Социальный статус» — ну, если с целями все так хорошо… «Дружба и общение» — при наличии досуга… «Политическая обстановка» — ее просто нет, «экология» — идеальная, «социальная инфраструкура» — ну, мэр просто в лепешку разбивается… «Состояние здоровья» — а тут что?
— Ты знаешь, что смертность от естественных причин в городе нулевая?
— Серьезно?
— С тринадцатого июля ни один человек не умер от старости или болезни!
— Очешуеть…
— Теперь ты понимаешь, Антон? Мы живем в городе всеобщего счастья, где только мы с тобой чем-то вечно недовольны…
— Это требует выпить.
И мы выпили.
Менделев вернулся на вторую часть программы и заиграл что-то разудало-ирландское, легкое, плясовое, вызывающе неудержимое желание немедленно накатить и добавить. Вскоре вокруг него заплясала девушка с жестяной флейтой-вистлом, выводя ее свистящий резкий аккомпанемент. Теперь она была в ярко-зеленом коротком платьице, открывавшем стройные ноги, башмаках на платформе и черных чулках выше колена.
Вот так выглядит сегодня одиночество артиста.
Глава 9
— Доброе утро! С вами Радио Морзе и я, Антон Эшерский, с передачей «Антонов огонь». Если бы сегодня было двадцать первое марта, то это был бы Международный день поэзии.
Стремление рифмовать слова является пережитком дописьменной эпохи, когда ритмическое проговаривание было распространенным мнемоническим приемом. Записать не умели, а стихи лучше запоминаются. Нужно повару, например, передать ученикам рецепт пирожка, он ставит их рядком, берет розги и заставляет декламировать:
Возьми же, о повар, стакан белопенной сметаны И яйца птиц, исхитрясь, на базаре добудь. Засыпав муки, сквозь мельчайшее сито просеяв, стакан ты, Взобей свое тесто, не дрогнув, и соль не забудь…Вот так и вырастали из приличных поварят Зевс знает какие Гомеры, и развивался городской фольклор. Потом, конечно, изобрели письменность, интернет, инстаграм и доставку пиццы, поэтому практическая надобность в стихах отпала, но в память о происхождении поэзии некоторые поэтические произведения и сейчас называют «пирожками».
поэт не может быть поэтом когда не пишет про еду он потому что быть голодным обязан или не поэт— Такие, вот, рудименты и атавизмы, дорогие радиослушатели, но многим нравится. А в студии у нас сегодня историк и краевед Дмитрий Пурсон. Он расскажет вам новые, то есть хорошо забытые старые городские легенды. Встречайте!
Возрастом слегка за полтинник, седой и благообразный, с аккуратной бородкой, Пурсон напоминал мне полковника Сандерса с рекламы известной сети кафешек, специализирующихся на продаже обжаренных куриных запчастей.
— Здравствуйте, Дмитрий, наши слушатели всегда ждут ваших интересных рассказов о родном крае. Тем более что никакого другого у них теперь и нет. Что вы припасли для них сегодня?
— Здравствуйте, Антон, сегодня
Эта история записана монахом Троицкого монастыря, игуменом Феодосием, и сам летописец был уверен в ее подлинности, хотя писал с чужих слов. Она относится к началу семнадцатого века, наиболее вероятная датировка — июль, 1610. Стрежев находился немного в стороне от событий, разворачивавшихся вокруг Смоленска 14 , но однажды тысячный литовский корпус под командованием Гонсевского подошел под стены городской крепости. Поляки и литовцы, входившие в это войско, разграбили ближние села, а посады, по решению городского воеводы, горожане сожгли сами, чтобы осаждающие не нашли там укрытия. Жители укрылись за стенами, воевода распорядился на время осады отменить все наймы и обязал домовладельцев принять у себя посадский и окрестный люд. Крепостица была старая, запасы продовольствия невелики, а артиллерию составляли две казнозарядные кулеврины со скудным огневым припасом да несколько древних картечниц. Все понимали, что город обречен, но воевода и земство решили ворот не открывать и не сдаваться. Решение героическое, но с военное точки зрения самоубийственное. Видимо, горожане надеялись, что захватчики не будут осаждать небогатый городок слишком упорно, а, встретив сопротивление, уйдут своей дорогой. Однако ожидания их не оправдались — тридцатифунтовые осадные пушки Гонсевского быстро разносили полудеревянные засыпные укрепления городского кремля, а бомбы восемнадцатифунтовых гаубиц вызвали внутри пожары. Первый штурм удалось отбить — выбитые северные ворота оказались предусмотрительно блокированы изнутри баррикадой из земли и бревен, замешкавшиеся перед ней поляки были встречены удачным залпом картечниц и отступили в беспорядке. Однако уже к вечеру первого дня осады стало ясно, что на следующий день стены падут…
14
Пурсон имеет в виду события русско-польской войны 1609—1618 г.
Пурсон отхлебнул воды из стакана и продолжил:
— На этом моменте заканчивается подтвержденная историческая часть и начинается городская легенда. На ночном сходе земского правления, посадских и даточных людей, дворян и детей боярских, а также воеводы с присными мнения разошлись. Одни призывали поутру сдать город, в надежде уменьшить число жертв, другие резонно указывали на то, что разозленные потерями поляки все равно всех убьют, а город разграбят и сожгут, так не лучше ли пасть с честью, защищаясь? И никак они не могли между собой сойтись, но тут в помещение собрания зашел городской дурачок, юродивый Олеша. «Не бойтесь, люди божии, — сказал он, — и меня страшил завтрашний день, но просил я Богородицу, и явилась она ко мне, и сказала, что не желает она гибели нашей, и сей страшный день для нас не настанет, и будет по слову ее…». Сказал он так и ушел обратно на паперть, где сидел все дни. Подивились его словам собравшиеся, да так и разошлись, не договорившись ни о чем.
Однако наутро осаждающие с удивлением обнаружили, что разбитые вчера стены снова целы, обороняющиеся также многочисленны, и даже выбитые ворота стоят, как ни в чем не бывало. И снова ударили в стены чугунные ядра, полетели в город набитые порохом бомбы, но и в этот раз не смогли они до ночи взять крепость. Наутро же стены опять стояли целы, а побитые живы, потому что не попустила Богородица лютой гибели для людей православных. Тогда испугались поляки с литовцами, поняв, что высшие силы защищают от них Стрежев, свернули осаду и ушли восвояси, смущенные и растерянные от вида чуда сего. Земской же совет постановил с той поры, чтобы блаженных и юродивых в городе Стрежеве отнюдь не притеснять и обиды им не чинить, а относиться к ним с бережением, как к людям божиим…