Календарь Морзе
Шрифт:
— Не поверишь, — засмеялся Славик, — основной вопрос философии!
— Это «где взять денег»? У всех моих знакомых философов основным был он.
— Нет, — Славик от души веселился, подтверждая мою догадку, что это не первый его визит в буфет сегодня, — вопрос первичности материи и сознания!
— Тогда ты прав. Не поверю. Материя для них — это то, из чего шьют костюм, а сознание — то, что можно потерять после удара по голове бутылкой. Они не могут сравнивать столь разные категории.
— Их непонимание не меняет философской сути проблемы, — заметил Славик. — Хотя ты прав: для них это все-таки вопрос о деньгах. Но для них любой вопрос — о деньгах.
— Можно как-то конкретнее, коньячных дел философ? — взмолился я. — А то
Славик, поминутно хихикая, блестя глазами и порываясь к стойке за коньячком, объяснил мне, что в городе, по его выражению, назревает «буржуазный переворот», что ему, как политологу, необычайно любопытно. Оказывается, я совершенно не представлял себе, как функционируют власть и бизнес в сложившихся обстоятельствах. Возможно потому, что в медийно-информационной повестке городские власти твердо придерживались политики позитивного игнорирования. Вечный «день сурка», изоляция, отсутствие связи с внешним миром — это были как-то очень легко и естественно табуированные темы. Об этом не только не упоминалось в официальных рупорах власти — об этом вообще было не принято говорить. Каждый горожанин знал, что, если выехать из города, например, на юг, то через какой-то час въедешь в него обратно с севера — и, разумеется, наоборот. Но максимум, что он мог услышать в речи мэра, так это: «временные сложности с логистикой». Удивительно, но это работало.
— Люди — существа стайные и информационные, — вещал Славик. — Они склонны больше ориентироваться на поведение окружающих, чем на собственные наблюдения и выводы. Знаменитый эксперимент Аша 19 показывает, что семьдесят пять процентов согласятся даже с заведомо абсурдным мнением, если его публично поддерживает большинство окружающих. Поэтому, если вокруг транслируется поведение «все нормально», то очевидная ненормальность легко игнорируется.
Я и сам обращал внимание, насколько обыденно и спокойно идет жизнь в городе. Видимо, большинство людей всегда так живет — изо дня в день, не особенно замечая разницу между ними. Некоторая навязчивая определенность будущего, имеющая место в нашей ситуации, их даже успокаивает — пугает неизвестность, а не рутина. Люди любят рутину и стремятся к ней, всячески избегая изменений в своей жизни. Но Славик раскрыл мне глаза на некоторые практические детали, которыми я не интересовался.
19
Серия исследований, которые продемонстрировали власть конформизма в группах.
Оказывается, складские запасы магазинов каждое утро становятся ровно такими же, какими были на ту первую полночь, между двенадцатым и тринадцатым числом, сколько бы товаров ни было продано за день, но на деньги это правило почему-то не распространяется. Деньги вообще мистическая субстанция, живущая по своим законам. И торговцы радостно богатели бы, если б не губернатор, который ввел принудительное регулирование, изымая все, кроме торговой наценки, в городской бюджет.
— Понимаешь, — объяснял Славик, — это позволило не обрушить экономику города, избежать сверхконцентрации денег, оставить рынок фермерам, поддержать тех, кто лишился источников дохода. Вот, например, Завод Динамического Оборудования производит что-то необычайно сложное и секретное, но совершенно не нужное в городе. Он не может отправить продукцию заказчику и рассчитаться с рабочими, а это несколько сотен человек. Город занимает их какой-то производственной синекурой, вроде новых лавочек и урн, и выплачивает из этих денег зарплаты. Это только один пример, а их множество… У губернатора, как ни странно, оказались довольно разумные планы регулирования жизни города, но это планово-распределительная
— Не все этим довольны? — сообразил я.
— Именно! — Славик ловко допил мой коньяк, но я не стал возмущаться, мне было интересно.
Оказалось, что в верхушке городских капиталистов вызрела изрядная антигубернаторская фронда, которая сегодня готова выступить открыто, требуя изменить городское устройство в свою пользу. Они считали, что губернатор покушается на их святое право собственности и на возможность неограниченно зарабатывать.
— Слушай, — удивился я, — зачем им эти деньги в нашей ситуации? Ну сколько вообще можно потратить за один день?
— А за одну жизнь? — засмеялся моей наивности Славик. — Самые богатые люди мира имеют столько денег, сколько нельзя потратить в принципе. На свете нет такого количества услуг и товаров. Но ведь это не мешает им посвящать всю свою жизнь увеличению капитала? Этак ты договоришься до полной крамолы — зачем, мол, вообще капитализм, если человек не может спать более, чем на одной кровати, ездить более, чем на одной машине и сожрать больше, чем влезет в пузо? Да вы, батенька, утопический коммунист! Сен-Симон Фурьевич Руссо! — Славик погрозил мне пальцем и устремился к буфету, а я задумчиво побрел обратно в зал. Судя по нарастающему шуму, там уже начиналось основное действие.
На трибуну поднялся прибывший, наконец, мэр. Вид у него был еще более встрепанный и помятый, чем обычно. (Глава города славился тем, что даже самые дорогие костюмы смотрелись на нем так, будто он надел их задом наперед). Небольшого роста, лысоватый, пузатенький, брылястый, с глазками блудливыми и бегающими, мэр был мне несимпатичен. Говорят, это взаимно. Впрочем, лично мы никогда не общались, так что и черт с ним.
— Здравствуйте, господа депутаты! — сказал он. — Я рад приветствовать законодательную ветвь городской власти и надеюсь, что она нам сегодня по-настоящему законодаст!
В зале вежливо похихикали начальственной шуточке, мэр раскланялся, покинул трибуну и уселся в президиуме, но скромно, с краешку, как бы подчеркивая, что он, власть исполнительная, тут гость. Рядом с ним оказался давешний лидер православных коммунистов Аполлинарий Дидлов, и они, два лысых пузатых коротышки в плохо сидящих костюмах, выглядели разлученными в детстве уродливыми близнецами. Следующим скромно сидел управляющий городского банка Самуэль Беритман, имеющий внешность, заменяющую графу «национальность». Он был в кипе и старательно делал вид, что его тут нет. Следующий стул занимал субъект с квадратной головой и узкими плечами, отличающийся сломанным носом и неприятным видом. Он отчего-то периодически пронзал меня лютым ненавидящим взглядом, хотя я видел его первый раз в жизни — впрочем, как и остальных членов президиума. Не могу похвастаться включенностью в местный политический бомонд.
— Внимание, господа депутаты! — на трибуну вышел спикер Думы, господин Базин. Не знаю, как его по имени, потому что в местной прессе его только так и именуют — «господином».
— Я предлагаю начать это заседание с принятия законопроекта об… — спикер заглянул в бумажку и прочел с видимым затруднением, — утверждении права изначальной собственности на предметы материального респавна…
В зале воцарилась задумчивая тишина. Похоже, не я один не понял, о чем идет речь.
— Я попрошу прояснить этот вопрос нашего научного консультанта. Профессор, прошу!
На трибуну неохотно поднялся Сергей Давидович. Вид у него был усталый и какой-то потерянный.
— Академик Маракс, научный директор Института Общефизических Проблем, — представил его спикер. — Профессор, депутатам требуется ваша консультация по очень важному вопросу, поэтому мы решили сократить обычную процедуру с письменным запросом и письменным же заключением. Тем более что вопрос простой.
— Да, да, в меру моей компетенции… — сказал ученый тихо.