Калифея
Шрифт:
– У него третий день раскалывается голова. Томография ничего не показывает, а врачи разводят руками, потому что никакие обезболивающие не справляются. За последние трое суток он спал всего час. И я уснуть не могла. Даже сейчас слышу папин стон. Я не знаю, что делать… – в ее слабом голосе была беспомощность. – Вчера к нам заходил отец Филасеос. Мы помолились всей семьей, и боль отступила на целых два часа. Один час он спал, и мы уже успокоились, но потом боль вернулась еще сильнее и отняла у него последнее терпение. Он не может двигаться, есть, разгова… – Не договорив она заплакала и дрожащими пальцами поднесла платок к губам.
В беседке гулял ветер, вздымая ее волосы и стирая с лица тонкие следы набежавших слез. Приам сел рядом, обнял ее, и она уткнулась носом в его
– Мне надо идти, – сказала Мелита, – надо быть рядом с папой.
– Давай я провожу, – предложил Приам, – может чем-то смогу ему помочь…
– Нет, этим только хуже сделаешь. Он очень строгий. Если в таком состоянии он увидит меня с кем-то, точно не выдержит.
– Хорошо, только скажи, где еще я могу тебя увидеть? Когда?
– Появлюсь, как только папа встанет на ноги, – сказала Мелита, и, подняв глаза, сначала увидела выступавший кадык, щетину и крепкую шею Приама, затем его подбородок и высокие скулы. Она готова была отдать все, чтобы он ее не отпускал, но заставила себя попрощаться.
Приам напоследок коснулся ее руки, потом отступил и молча проводил ее долгим взглядом.
Несколько следующих дней он был сам не свой. Работа превратилась в мучительную тягомотину и сильно утомляла. Студенты замечали, что в нем нет прежнего огня, во время семинаров Илиадис слушал ответы лишь краем уха, а сам остро заточенным карандашом рисовал какую-то девушку. Поползли слухи самого низменного содержания. Когда одна из старост призналась ему в этом, Приам даже не стал дослушивать, сделал вид, что ему не до подростковых глупостей. Над преподавателями всегда шутили, и будь ты хорошим или плохим, сильным или слабым, умным или глупым, – над тобой все равно будут подшучивать. Единственное, что заставляло его беспокоиться – это слухи о его любви к азартным играм, но только потому, что он знал, как опасны эти игры для неискушенных студентов.
Приам признался себе, что Мелита поглотила добрых две трети его мыслей. Чистя зубы, он улыбался себе в зеркале, но смотрел как бы ее глазами, приглядываясь к ровному ряду зубов и думая о том, что стоит почаще улыбаться. Вечером он нашел время почитать, но, перелистав несколько страниц, понял, что все прочитанное растворилось где-то в бессознательном потоке мыслей, которые украла Мелита. Жаря яичницу, он представлял, как рядом Мелита готовит салат, а, включая телевизор, ложился под плед, который тянула на себя Мелита, и каждый шаг с их последней встречи был отмерен под бдительным наблюдением воображаемой Мелиты. Той Мелиты, которая оценивала его работу, подбадривала вовремя заняться отчетами, могла рано разбудить и своей улыбкой прибавить ему жизненных сил.
Он глотнул воды, лег в постель, выключил светильник и через несколько минут уснул. Ночью приснился сон, в котором Илиадис вновь очутился в беседке, только Мелиты там не оказалось. Старики играли в настольные игры, громко спорили о чем-то и размахивали руками. Он не устоял. За игрой в нарды чувствовал себя не так уверенно, как за карточным столом, но несколько партий дались хорошо. Зашли новые игроки, и Приам невольно уступил им место. Все будто переменилось. Двое играющих бросали кости, но на кубиках не было числовых значений. Он подошел ближе и заметил, что ни тот, ни другой не сдвинули с места ни одной шашки. Они оба злились, уже готовы были подраться. Их надо было остановить, успокоить, и Приам шагнул к столу. Когда он решил прервать игру, нарды превратились в маленькую дверь, а один из игроков, который был весь в черном, схватил старика за одежду, затащил на дверь и, взяв за шею, стал стаскивать его в открывшуюся створку… остальные испугавшись расступились и, подвязывая к балкам черные ленты, покинули беседку. Приам бросился к старику и успел схватить его за ботинок, но чуть не упал вместе с ним. Старик провалился в узкую дверную щель, а дверь с треском захлопнулась, вновь превратившись в нарды. Уродливый игрок, сидевший напротив, достал платок, протер лакированную поверхность с изображенными
– Бросай, – прохрипел старый.
Приам вскочил от ужаса. Его еще целый день преследовал грохот игральных костей и безликий старик с воплем «Бросай». Это была ночь с четверга на пятницу, и как он потом узнал, – ночь, когда перешел в вечность отец Мелиты.
Глава 6
В Афинах у Мелиты было не так много близких людей. Она с сестрой и отцом переехали из небольшого города Хиос близ Эгейского моря, чтобы найти работу в новом месте и расплатиться со старыми долгами. После первой волны кризиса их гостиничный бизнес постепенно шел ко дну, но опытный глава семьи смог удачно пережить девятый вал хлынувшего на них давления, удержав семейное дело, когда все были на грани разорения. К следующей волне он планировал готовиться с командой специалистов, но неверно спрогнозировал темпы экономических изменений. В Греции стремительно сократился приток европейских туристов, почуявших кризис, как чуму, и побоявшихся высоких цен. Уже в первые месяцы нового экономического кризиса это ввергло его единственный серьезный источник доходов, – отель «Нимфос», – в неподъемные долги. Пришлось продать не только гостиницу, но и дом, прежде чем перебраться в столицу.
Кириэ Авгей понимал, что его ждет долгий путь, он сильно торопился, боясь за будущее семьи. Всегда держал в уме фото супруги, душа которой несколькими годами ранее вступила в ряды их ангелов-хранителей, и теперь свадьбы подрастающих дочерей стали еще большей ценностью, чем любое его личное желание. Авгей чувствовал на себе большую ответственность. На карту было положено все: голые руки, тяжелое сердце и стесненная душа. Старик отдал дочерям все, что у него было: маленький, но уютный дом, автомобиль марки «Рено», который он успел-таки купить до повышения цен, участок с небольшим садом, посреди которого росло кривое сливовое дерево, полный белокрылых голубей чердак и поток испепеляющих сердце воспоминаний о былом счастье.
Мелита стала непохожа на себя. Кроткая, спокойная и мирная, она теперь стала совсем несчастна. Приам еще не был для нее тем, на кого она могла положиться, и с похоронами ей помог отец Филасеос. Теперь он стал для сестер еще более близким человеком. Хоть сам Авгей и не стремился к духовной жизни, но дочерям никогда не смел запрещать ходить в храм.
Долго тянулись дни и ночи. Июнь подходил к концу. Приам научил Мелиту вновь улыбаться, но улыбка была недолгой и не излучала радости. Она всюду звала с собой сестру, боясь оставить ее одну.
Тогда Василисе было двадцать лет. Она устроилась официанткой в бильярдной, и как-то раз Мелита попросила Приама поговорить с руководителем заведения, чтобы ни один клиент не позволял себе лишнего. Место оказалось приличным, там чаще играли мастера, которые не дружили с выпивкой и усиленно готовились к соревнованиям. А еще там работал молодой парень, менеджер, отлично знающий свое дело. Его звали Евгений, он был хорошо сложен, трезво мыслил и вызывал уважение. По крайней мере, от него не пахло притворством. Несколько раз Василиса появлялась с ним в компании Приама и Мелиты, а потом они предпочитали гулять вдвоем. Так у Приама вновь нашлось время, чтобы узнать Мелиту ближе.
Встречи в беседке забылись, теперь они сидели в скверах, парках или на пыльных каменистых берегах Саронического залива. Не было никаких слов о любви. Чаще всего за них разговаривали ветер и чайки.
Мелли, как теперь ее называл Приам, была очень открытой и энергичной даже после смерти отца. Нередко она печалилась, но своевременно умела преображать свои чувства в светлую грусть. Вздыхая, она показывала альбом фотографий, рассказывала короткие, но интересные истории о том, каким особенным было ее счастье и как необычайна была к ней любовь родителей. Еще маленькой, на фотографиях, она так смело улыбалась, что эта смелость, шагнув на годы вперед, говорила Приаму: «Ну что ты скис? Боишься какого-то кризиса? Не будь ты таким трусом!..»