Каллистяне(ил. Л.Рубинштейна 1960г.)
Шрифт:
– Это мы сделаем, – сказал Козловский. – Я сегодня отдам распоряжение, а завтра наши сотрудники физической секции будут здесь. Но почему сигналы появились двенадцатого, а Широков и Синяев сообщают, что прибыли на Каллисто пятнадцатого?
– Скорей всего, просто ошибка, – ответил Куприянов. – За несколько лет полета ошибиться на несколько дней, учитывая специфику межпланетного рейса, – ничего удивительного.
День за днем, неделя за неделей поднимались в воздух самолеты экспедиции. Заполнялись толстые тетради стенографической записью.
Поразительное открытие каллистянской науки постепенно
А когда закончилась передача и последнее слово «ждем» было записано, началась трудная и спешная работа. Затаив дыхание следил за ней мир. Осуществлялась прямая мгновенная телеграфная связь между двумя планетами, находящимися на невообразимо огромном расстоянии друг от друга.
Удастся ли технике Земли справиться с неимоверными трудностями этой грандиозной задачи?
Каллистяне сообщили все, что было необходимо для успеха. Дело за инженерами и астрономами.
– Мы добьемся цели во что бы то ни стало, – заявил в печати директор Института Каллисто Козловский. – Не позже как через три месяца наше сообщение будет отправлено. И тогда начнется постоянное, ежедневное общение с каллистянами.
– Вот теперь, – сказал Куприянов, – я окончательно отказываюсь последовать примеру Синяевой и Лебедева.
– Как знать, – ответил Николай Николаевич. – Может быть, придется все-таки. И не только тебе, но и мне самому. Я думаю, что Широков и Синяев будут рады меня увидеть.
ТЕСИ-ЛУЧ
Синяев вернулся только на следующий день к вечеру. Все время его отсутствия Широков провел в семье Диегоней. Возвращаться одному в огромную пустую квартиру ему не хотелось. Только теперь Петр Аркадьевич понял, чем стал для него земной товарищ. С ужасом вспоминал он свое намерение лететь на Каллисто без спутника, без друга, который делил бы с ним все – мысли, чувства, растущую тоску по родине.
За годы полета они слились в одно существо, понимали друг друга без слов. Для каждого из них самый факт постоянного присутствия другого был огромным облегчением. Здесь, на Каллисто, все – солнце, природа, люди, самый воздух, которым они дышали, – было чужим. Никогда ни один человек не отрывался от родины так безнадежно далеко. Но понадобилось временное отсутствие Синяева, чтобы Широков понял, как трудно ему без близкого человека.
«Вы получите товарища, с которым легче будет переносить долгую разлуку с Землей. Что ни говорите, а это нелегко. Вдвоем будет легче», – как часто вспоминал он в эти два дня вещие слова Штерна! Старый ученый лучше его понимал тяжесть взятой им на себя задачи. И как глубоко он был прав!
Диегонь, его сын и Дьеньи окружали Широкова чисто родственным вниманием. Оно не бросалось в глаза, но проявлялось в каждой мелочи. Все, что было нужно Широкову, появлялось как бы само собой. Каллистяне безошибочно угадывали малейшие оттенки его настроения. Их изощренная чуткость, развитая веками жизни истинно человеческого общества, предстала перед Широковым с особой рельефностью.
Он любил эту семью, она была ему близка и приятна, но видеть других каллистян почему-то не хотелось. И это непонятное даже ему самому психическое состояние было непостижимым образом угадано. В эти два дня никто не посетил дом Диегоня. Гесьянь и Синьг сразу после отлета Синяева куда-то исчезли и не появлялись. Широков знал, что они с радостью вернутся, если он позовет их, но ему не хотелось делать этого. Он был благодарен за предоставленное ему одиночество. Диегони ему не мешали.
Временами Широков начинал сердиться на своего друга. Неужели он так занят, что не может найти время связаться по экрану хотя бы для того, чтобы сообщить, когда думает вернуться? Или он не испытывает тех же чувств, что Широков? Не скучает о нем и вообще забыл о его существовании?
В одну из таких минут он пошел к Рьигу Диегоню.
– Ваш друг, – сказал бывший командир звездолета, – безусловно, очень занят. Вызов Зивьеня означает, что дело идет о чем-то важном, очень важном. Почему вы не отправились с ним?
– Потому, что Зивьень не выразил этого желания, – ответил Широков, повторяя часто слышанную от самих каллистян фразу.
– Вы скучаете с нами?
– Нет. Но…
– Я понимаю. – Диегонь ласково провел пальцами по лбу и волосам Широкова. – Это реакция. Слишком много впечатлений получили вы за последние дни. Ваш организм, я имею в виду нервную систему, бессознательно стремится к отдыху. Хотите, мы погрузим вас в сон, пока Георгий не вернется?
– Нет, не надо. К этому средству, возможно, придется прибегнуть нам обоим, но не сейчас. Почему не видно вашей жены и остальных детей? – спросил он, желая переменить тему разговора. – Я помню, вы говорили, что их шестеро.
– Я с ними виделся, – ответил Диегонь. – А сюда они не являются по той же причине, по которой никто не приходит, пока вы не попросите об этом.
– Но, однако, ваш сын Вьег…
– Вы правы. Но мы думали, что отец Дьеньи для вас является исключением.
Широков почувствовал, что краснеет. Этого еще недоставало! Неужели Диегонь намекает на то чувство, которое с каждым днем все сильнее сознавал в себе Широков? Он старался подавить его, но оно становилось все более властным, может быть именно потому, что он с ним боролся. Но как иначе можно было понять эти слова?..
Широков молчал, не зная, что ответить. Диегонь пришел ему на помощь.
– Вы долгое время провели с моей внучкой. Вы привыкли к ней почти как к нам. Мы думали, что вы и Георгий полюбили ее. Разве мы ошиблись?
Широкову показалось, что Диегонь намеренно подчеркнул слова «вы и Георгий».
– О нет! – ответил он. – Вы не ошиблись. Вы не могли ошибиться. Разве можно не полюбить Дьеньи?
Диегонь улыбнулся. Но почти тотчас же с его лица исчезла улыбка. Тихо, будто сам себе, он сказал:
– Человек Земли и человек Каллисто. Внешне много общего. Но внутреннее строение…
Широков покинул его в полном замешательстве. Не оставалось и тени сомнения: Диегонь обо всем догадался. Он думает о возможном браке (Широков вздрогнул при этом слове) своей внучки и его – человека Земли. И он думает об этом как ученый, рассматривая вопрос как научную физиологическую проблему.
«Но почему же, – думал Широков, – такая мысль пришла ему в голову? Разве могла она возникнуть, если бы сама Дьеньи не подавала повода к этому?»