Камень ацтеков
Шрифт:
— О черт! То есть, я хотел сказать, «о, нет, сеньорита». Я не сломаю дверь, но окажусь очень несчастным. Я буду делать разные глупости — например, сидеть до утра под порогом… Так ты мне точно не откроешь?
— Не могу. Я поклялась не отодвигать мужчинам засов.
— Опять этот мерзавец Ланда с его проделками. Я, пожалуй, сгорю от ревности.
— Кувшин с водою найдется на кухне, вылей его себе на макушку, а если не поможет, то вспомни, что у моей комнаты есть окно. Сейчас оно открыто.
Баррет моментально сбежал по лестнице вниз.
«До чего эти южанки любят все усложнять».
Окно второго
Лестница оказалась коротковата, он замер в опасном, шатком положении, а потом ловко ухватился за карниз, нашел сапогом щель между кирпичами, подтянулся и перемахнул через подоконник в комнату.
Там на самом деле ровно горела лампа. Деревянное распятие чернело в нише. Сармиенто сняла свое андалузское платье и набросила его на святое изображение.
— Бог не должен видеть наш грех.
— Глупости, Лус. Какой грех в том, что ты мне нравишься? Природа и обычай не велят мужчине и женщине оставлять любовь незавершенной.
— Я испанка. Мне следовало бы ненавидеть тебя, а себя презирать за слабость к негодяю.
«Эге, да она попросту заводится, — сообразил Баррет. — Красавице хочется унизить меня и поругаться, чтобы потом помириться в постели».
Он взял Сармиенто за плечи, поцелую она не противилась, тогда Баррет поднял испанку на руки. «Порази меня враг, бывают же такие совершенные женщины. Она, конечно, играет мною. Пускай поиграет до поры. За такую грудь ей можно простить кое-какие хитрости…»
Утром прямо под окном спальни вдохновенно завопил безумец Мануэлито:
— La hazana!
Баррет проснулся и принялся рассматривать беленый потолок. Приятное чувство свершившейся мести появилось и тут же исчезло. «Ну и черт с ней, с Пэм. К тому же Ланда украл у меня изумруд, я же в ответ увел у него Лусию. Теперь мы отчасти квиты».
— La hazana! — продолжал орать Мануэлито.
«Вот привязался, сумасшедший».
Баррет встал осторожно, чтобы не разбудить испанку, оделся, спустился по лестнице и вышел на улицу. Солнце стояло уже довольно высоко. «Сегодня первый день нового года». Он дошел до Пласа Майор и купил у маленькой метиски букетик бегонии. Послерождественская жара зависла над городом. Баррет вышел к морю. Незнакомый галеон, сверкая лакированным боком, швартовался в порту.
— Это судно пришло от Веракруса?
— Нет.
— А где тут английское судно, его капитана зовут Лемюэль Хамм?
— Негодяи уже убрались восвояси.
Англичанин отошел в сторону, отыскал относительно спокойное место, вытащил кошель. На дне среди нескольких испанских монет до сих пор хранился старый медальон с портретом Саммер. Баррет вытащил плоский овал, счистил крошки бумаги от истрепавшегося письма, открыл крышку и тут же захлопнул ее снова.
— Ну все, прощайте, миссис Форстер.
Баррет швырнул медальон подальше — в мутную портовую воду, туда, где плавали отбросы и фруктовая кожура. Письмо он порвал, а обрывки выбросил на ветер.
Глава 13. Наваждение капитана Баррета
— Спой мне что-нибудь, —
Она как раз ловко чистила земляные орехи, кидая ядра в керамическое блюдо. Невесомая россыпь пустых хрустящих оболочек уже скопилась на столе. Испанка ладонью отодвинула скорлупки от края столешницы и усмехнулась уголками ярких губ.
— Зачем тебе пение?
— Я так хочу.
— Мне кажется, ты любишь кое-что другое.
— Брось, я всего-то собираюсь послушать твой голос.
— Изволь, я спою и сыграю для тебя, хотя моя музыка и не напомнит английских соловьев.
Сармиенто исчезла и тут же вернулась с маленькой гитарой.
— Ты уже довольно хорошо понимаешь по-кастильски. Слушай.
У нее оказалось глуховатое контральто, Саммер пела совсем по-иному, чище, нежнее, но в самой мелодии испанской баллады присутствовало жутковатое очарование.
Мы родились под солнцем Там, где крошатся скалы, Где небеса словно пламя, Пьяны и вечно алы. Где песни свистели птицы, Где лживы пустые речи, Где утомляются руки И тяжесть сгибает плечи. Мы бились под солнцем юга, Ловили волны и ветер, Искали свой Эльдорадо, Прекраснее всех на свете. В странных чужих напевах Гремело Южное море, Сражались под стягом львиным, Смирили равнину и горы. …Стоят раскаленные камни, И крыши, вина краснее. Прах и последний пепел Закатный ветер развеет.— Тебе понравилось?
— Да. Но…
— Что?
— Это необычно, extrano.
«Почему тревога все время тянется за мной? От песни Лус тянет душу. Все кажется, что поблизости стоит настоящая беда, да только никак не нагрянет».
Сармиенто, похоже, заметила его состояние.
— Ты просто глуп, Питер, — буднично заявила она. — Тебе трудно понять наши баллады. Все дело в крови. В то время как мои предки изгоняли мавров с родного полуострова, твои подчинились норманнам.
Баррет покраснел до ушей.
— Эге, полегче, женщина! Вспомни про подвиги сэра Френсиса Дрейка или про вашу сожженную Морганом Панаму, а потом попробуй-ка при мне повторить свои оскорбления еще разок.
Сармиенто встала и вытерла руки о передник. Глаза ее загорелись прямо-таки яростью, в повороте шеи и плеч проявилось нечто свойственное только испанкам — сочетание испуга и отваги.
«Сейчас вцепится».
— Ты еще напомни мне про Айла Баллена, негодяй.
«Может быть, прав был подлец де Ланда, когда колотил ее, — уныло подумал Баррет. — Наверное, мне следовало бы утихомирить ее точно таким же образом. Но не могу. Рука не поднимается».