Камень богов
Шрифт:
Почти у каждой из прихожанок был повод беспокоиться за мужа, сына или брата, нёсущих службу на границе Союза Верных. Женщины слушали священника, плакали, кидали монетки в ненасытное чрево ящика, надеясь, что высшие силы отведут беду от их близких. Бывало, что по пути из таверны забредал какой-нибудь отставной военный, доживающий свой век при гарнизонном госпитале, да и то, с целью подремать немного на дальних рядах, пока из головы немного выветрится хмель, и можно будет, не особо спотыкаясь, добраться до своей койки. От ветеранов священник никогда не получил ни одной монеты, но умудрялся извлекать выгоду от одного их присутствия, приводя в пример остальным, как «верных заветам Двуединого, выживших в кровавой схватке со злом, только благодаря заступничеству милостивых Богов».
Однажды, невесть как попавший в собор чиновник из столицы Восточного герцогства, назвал отца Иакова «демагогом». Милена никогда не слышала такого странного выражения, долго боролась с искушением спросить у кого-нибудь из взрослых, но поразмыслив, пришла к выводу, что это понятие заменяет образованным людям слово «пустобрёх», которым преподобного называла никогда не посещавшая богослужения Кирса.
Милена вошла в распахнутые двери с последним ударом колокола. Сегодня ей не удастся отсидеться на любимом местечке – за колонной в предпоследнем ряду – придётся сесть впереди всех и ответить на ритуальный вопрос священника: «Все ли верные собрались в доме божием?» Несмотря на количество людей, присутствующих в соборе, надлежало ответить: «Все, кто верен». К утренней службе никогда не собиралось большого числа прихожан. Женщины были заняты хозяйством, из прислуги никто раньше полудня свободного времени не имел, а ветераны, в столь ранний час, даже в таверне не появлялись. Вот и сегодня, двигаясь по центральному проходу в сторону алтаря, Милена смогла насчитать всего восемь человек.
Меж тем восходящее солнце уже заглянуло внутрь здания через огромный круглый витраж, с изображением Несотворённого Отца, на восточной стене. Озарённые ярким светом распахнутые руки божества, казалось, устремились вперёд, обнимая собравшихся в соборе людей. Светлый лик засиял неземной красотой, устремив взор свой на противоположную стену, где лучей заходящего солнца дожидался витраж с Великой Матерью. Глаза всех присутствующих были обращены на восток, наблюдая, как Несотворённый Отец, вместе с солнцем стремится запечатлеть поцелуй на устах своей божественной супруги.
Отец Иаков представлял собой довольно комичное зрелище – вытянув худую шею и нахмурив кустистые брови, он напряжённо всматривался вдаль, словно жаждал увидеть нечто новое в ежедневно повторяющемся действе. В момент кульминации он задержал дыхание, о чём моментально известили – перестав шевелиться – растущие из ноздрей волосы, после шумно выдохнул, смиренно склонил голову и упёрся взглядом в Милену, сидевшую в первом ряду, напротив алтаря. Несколько мгновений преподобный подслеповато щурился, быстро стрельнул глазами вправо, затем влево и, не заметив больше никого из наделённых властью, приблизился к девушке. Та, хоть и смотрела в сторону священника, но мысленно репетировала свой ответ на ритуальный вопрос, опасаясь подвести доверившего ей это дело отца. Она напряжённо ждала. Пауза затягивалась. Вся, обратившись в слух, чтобы ненароком не пропустить вопрос, она услышала, даже, как на последних рядах забулькала жидкость, переливающаяся из фляжки в чьё-то горло.
Поймав пристальный взгляд священника, Милена тут же лишилась всей своей сосредоточенности и, ясно осознавая нелепость ситуации, неуверенно пробормотала:
– Меня послали сказать… Верные собрались…
Отец Иаков посмотрел в сторону дверей и осведомился:
– Господин барон не удостоит нас своим присутствием?
– Отец отбыл рано утром, прислал порученца с указаниями, – начала было рассказывать она, но быстро поняла, что детали преподобного не заинтересовали. Кадык на тощей шее дёрнулся вверх-вниз, глаза сузились и уставились в одну точку. Трудно было ожидать, что известие об отъезде сеньора Трогота может вызвать такой эффект. Внезапно преподобный вышел из ступора, схватил девушку за руку и прошептал:
– Скажи мне, собирался ли он вернуться сегодня?
Милена несколько раз мелко кивнула, ошеломлённая таким поведением священника. Тут Отец Иаков и вовсе сделал совсем не свойственную ему вещь – растянул губы в некое подобие улыбки. Отступив на шаг назад, он воздел обе руки и провозгласил:
– Мир вам, верные завету Двуединого!
Это означало, что служба закончилась. Возможно, кто-то из прихожан и удивился такому повороту событий, но вида не подал. Две женщины задержались возле алтаря, с явным намерением пообщаться со священником, остальные же двинулись к выходу. Милена присоединилась к ним, справедливо рассудив, что поручение отца, так или иначе, выполнено, а больше ей здесь делать нечего. Уже в дверях она заметила отсутствие на поясе кошелька для раздачи милостыни, запоздало вспомнив, что перебирая наряды, совсем о нём забыла. Размышляя о том, кем прослыть лучше – растяпой или жестокосердной гордячкой – Милена вышла из собора, но не увидела никого из нищих на обычных местах.
«Едва ли они догадывались о намерениях преподобного провести столь короткую службу, и, наверняка, околачиваются возле таверны», – подумала она, торопливо пересекая площадь.
– Постойте, юная леди, мне вас не догнать! – Раздалось у неё за спиной.
Это оказался лекарь Питер, с трудом поспевавший за девушкой на своих коротких ногах. Любовь к тёмным сортам пива, способствовала приобретению фигурой лекаря избыточной дородности. Что и говорить – скороход из Питера был никакой.
– Как ваше здоровье, добрая госпожа? – С одышкой проговорил лекарь, держась за левый бок. – До меня дошли слухи…
«Уже разнесли по округе», – с неудовольствием подумала Милена, а вслух сказала:
– Не извольте беспокоиться, со мной всё в порядке.
Питер приблизился и, окинув девушку строгим взглядом, сказал:
– Это хорошо. Выглядите неплохо. Я смотрю, отвар из ромашки по моей рецептуре, помог вашим чудесным волосам.
– Да, большое спасибо, – Милена не любила вспоминать свою неудачную попытку изменить цвет волос при помощи снадобья, купленного у заезжего торговца.
– Тогда не смею задерживать, юная леди, – Питер поклонился, смешно растопырив руки.
Дворецкий Ортвин был душой родового гнезда баронов фон Кифернвальд. Если бы кто-нибудь вдруг вздумал сказать ему, что он всего лишь прислуга, то Ортвин бы, наверняка, оскорбился. Он начал служить отцу сеньора Трогота в те времена, когда распри между герцогствами, ныне объединившимися в Союз Верных, достигли критической точки, доведя их до невиданного упадка. А отец Трауда служил прадеду и деду нынешнего владельца титула. Как то дворецкий обмолвился, что его предок был среди тех, кто начинал осваивать эти земли, и строил собор Всех Верных. Глядя на старинное величественное здание, трудно было предположить, насколько далёкие времена имелись в виду. Но слова эти никто под сомнение не ставил, зная его исключительную честность и отменную память.
Несмотря на свой почтенный возраст, Ортвин передвигался по дому бодро, без всякого намёка на старческое шарканье, и лишнего шума тоже не издавал. Поэтому Милена почти не удивилась, внезапно обнаружив его прямо перед собой. Почти, потому что вместо традиционной серебристо-серой ливреи с красными галунами и зелёным позументом, на старом слуге была надета ливрея парадная – зелёная, расшитая золотыми нитками, с пуговицами в виде золотых сосновых шишек. Ортвин изящно поклонился и сказал:
– Приглашённые ждут в малой гостиной, ваша милость.