Камень духов
Шрифт:
Мария Меркадо была первой взрослой девушкой, затронувшей его воображение. Этому немало способствовали и необычные обстоятельства их знакомства, и все то, что произошло после него: визит в президию и миссию, ураган и спасение из мрачного подземелья. Завалишин все эти дни, словно ненароком, вспоминал сеньориту, такую прекрасную и непосредственную. Правда, он не решался признаться себе, что воспоминания эти есть не что иное, как влюбленность. Вопрос Бутенева заставил его покраснеть. Лейтенанту на миг показалось, что он видит сеньориту Марию, слышит ее голос… «Неужели я сегодня увижу ее на балу?»
Он не нашел что ответить Бутеневу, и тут в дверь каюты постучали.
На пороге возник вестовой:
– Ваше высокородие, – не по чину
– Спасибо, братец, – Завалишин одернул мундир. – Кажется, меня хотят известить о втором сюрпризе, господа! Я оставляю вас наедине! Обещайте мне не ссориться…
Командир фрегата встретил лейтенанта в своей каюте на сей раз при парадном мундире и при всех орденах, кроме того Владимира 4-й степени, который он получил вместо Завалишина. Лицо Михаила Петровича было похоже на гипсовую маску, на которой ничего нельзя прочитать, кроме осознания важности предстоящего разговора. Выслушав приветствие подчиненного, Лазарев взял со стола пакет со взломанной печатью и медленно извлек из него бумагу с водяными знаками – на такой пишут в самых высоких канцеляриях.
– От господина Бенземана, прибывшего в залив Румянцева на бриге «Булдаков», давеча получен мной сей пакет из канцелярии его императорского величества, нашего просвещеннейшего государя Александра Павловича. Мне поручено довести до вашего сведения, господин лейтенант, что его императорское величество получили ваше письмо, отправленное из Англии, и высочайше повелевают вам немедленно отправиться в Санкт-Петербург для высочайшей аудиенции.
По голосу командира корабля было трудно понять, обрадовался ли Лазарев возможности избавиться от свидетеля своего грехопадения или, напротив, испугался, что, оказавшись при дворе, Завалишин расскажет что-то лишнее о кругосветном вояже или о нем самом. Лейтенанту почудилось, что Лазарев хочет о чем-то спросить его, но не решается это сделать. Тогда он сам задал вопрос:
– Господин капитан второго ранга, когда прикажете отправляться в путь?
– Как только передадите все дела лейтенанту Куприянову. У вас в распоряжении несколько дней. Как сообщает капитан Бенземан, как раз к этому сроку сюда должен прибыть корабль Российско-Американской компании «Волга», коий следует сначала в Ситку, а потом в Охотск…
– Значит, нынче я смогу побывать вместе со всеми на балу в Сан-Франциско?
– Ах, молодость, молодость, вам бы все балы да развлечения… – ворчливо произнес Лазарев и уже строже добавил: – Можете поступать, как сочтете нужным. Токмо помните, кто ожидает вашего прибытия!
– Я этого не смею забыть, ваше высокоблагородие… – ответил Завалишин, а про себя подумал, что, ожидай его все императоры мира, он не лишил бы себя удовольствия попасть сегодня на бал.
Менуэт, давно вышедший из моды в Старом Свете, а здесь сохранивший популярность не только среди пожилых людей, но и у молодежи, в очередной раз сменился фанданго. Этот любимый испанцами страстный танец пришелся по нраву и гостям – русским морякам с фрегата «Крейсер».
Фанданго начиналось быстрой музыкой, виртуозно исполняемой ансамблем гитар и мандолин, и стремительными движениями танцующих. Постепенно музыка становилась нежнее и тише, пока кавалер и дама, сближаясь, не оказывались лицом к лицу друг против друга. Тогда начиналось пение импровизированных куплетов. Пели обо всем, что касалось любви и ревности, верности и измен, встреч и разлук. Такие куплеты в переводах не нуждаются, и так все понятно. Впрочем, среди русских нашлось несколько человек, говорящих по-испански. Они выступали переводчиками. Одним из них был лейтенант Завалишин, стоявший рядом с Нахимовым у стены.
Бутенев, только что оттанцевавший менуэт с пышной сеньорой и утирающий лоб платком, и Нахимов, вопреки обычаю возбужденный, с заблестевшими глазами, засыпали его вопросами:
– А что
– Дмитрий, скажи, что пропел в ответ своей сеньорите этот сеньор?
Завалишин едва успевал отвечать на их вопросы, а краем глаза неотступно следил за той, ради которой явился сюда. Иногда он сталкивался взглядом с Марией Меркадо, которая тоже, казалось, следила за ним, и тогда на сердце у лейтенанта становилось тепло, словно в душу к нему заглянуло ласковое солнце.
Настоящее светило давно уже скрылось за горизонтом. Но в зале было светло от нескольких десятков свечей, извлеченных хозяевами из кладовых ради такого праздника. Свечи потрескивали и отбрасывали на лица и наряды танцующих блики, придавая празднику домашний уют, которого давно уже не ощущали моряки, обошедшие половину мира. При свечах сеньорита Мария казалась Завалишину еще прекраснее, чем в день их первой встречи. Темно-коричневая вязаная юбка, тонкая, без вышивок рубашка и черная кружевная мантилья подчеркивали ее грацию. Впрочем, этот наряд мало отличался от одежды прочих сеньор и сеньорит. Все они, в отличие от дам петербургского или московского общества, одевались просто, но с изяществом. Дочерей и жен богатых семейств от тех, чьи мужья служили рядовыми рейтарами или имели небольшое ранчо, отличала лишь какая-нибудь серебряная брошь или заколка в волосах, но и такие украшения были редкостью. Простота нарядов скрашивалась ослепительными улыбками, которые южанки раздают гораздо щедрее, чем жительницы севера, и бархатными очами, призывно глядящими на кавалеров из-за пышных вееров.
О, эти веера! Вот ими-то испанки могли поспорить с любыми великосветскими дамами. У каждой из сеньор и сеньорит, даже из простолюдинок, веер был произведением искусства. Сделанные великолепными веерных дел мастерами, расписанные талантливыми художниками, веера передавались по наследству от матери к дочери. И умению обращаться с веером равных испанкам не найти никого: вовремя скрыть лукавый взгляд или ироничную улыбку, подать тайный сигнал избраннику – в этом каждая испанская девушка и женщина непревзойденная искусница.
В какой-то из книг Завалишин прочитал, что есть целая система знаков, передаваемых веером. Скажем, если помахать раскрытым веером, опустив его, это на языке красавиц означает «я вас не люблю». Если же раскрытым веером махнуть в сторону кавалера, это переводится как «подойдите ко мне». Раскрыть веер над головой равно по смыслу «я должна вас избегать». А дотронуться закрытым веером до губ звучит как предостережение: «тише, нас могут услышать». И наконец, если закрытым веером коснуться груди, там, где сердце, то это – не что иное, как объяснение в любви. Все эти дамские штучки тогда мало заинтересовали Дмитрия. Прочитав о них, он тут же позабыл веерную азбуку и вспомнил о ней сейчас неожиданно для себя самого, следя, как порхает черно-красной бабочкой веер в руках той, кто сама носила прозвище Марипоса.
Правда, никаких знаков в движении веера сеньориты Марии Дмитрий не приметил, но глаза девушки говорили ему больше, чем любые веерные сигналы. «Я рада снова видеть вас». По счастью, он не обращал внимания на сеньора Гереру, все время находившегося рядом с Марией. Взгляд комиссара хунты, когда он обращал его к русскому, выражал прямо противоположные чувства.
– Почему вы не танцуете, сеньор? – спросил гостя протиснувшийся к нему капитан Луис Аргуэлло. Завалишин уже знал, что именно дон Луис решил устроить для своих новых друзей этот праздник. Старший Аргуэлло вместе с доньей Марией Игнасией и сестрой Луиса Марией де ла Консепсьон, по приглашению губернатора Пабло Винсенте де Солы уехали в Монтерей, оставив президию на попечение капитана. Тот и воспользовался правом хозяина, устроив этот бал, но, следуя традиции, приглашения гостям разослал от имени отца. Дмитрий догадывался, что идея бала у дона Луиса возникла не на пустом месте – наверняка тут не обошлось без участия его очаровательной кузины.