Камень духов

Кердан Александр Борисович

Расщепленный Кедр, следуя традиции, стал изображать то, о чем только что рассказал. Вот так воины-дешитане подкрадывались к беспечным гидакам. Так они напали на них, вонзив в спины чиханатамы – двусторонние боевые кинжалы. Так гидаки упали на землю, а воины Расщепленного Кедра сняли с них скальпы и отрезали головы. Наблюдающие за этим действом воины подбадривали Расщепленного Кедра боевым кличем.

Когда показ был закончен, Расщепленный Кедр, воодушевленный восторгами зрителей, заговорил снова:

– Я оставил четырех воинов возле нашего яку и лодок гидаков, а сам вместе с сыном моего брата Два Пера Селезня пошел по следу чужаков. Остальным воинам я велел идти за нами на отдалении. У крепости Большого Палтуса чужаки

разделились. Старший пошел вокруг частокола, а гидак остался его ждать. Мы стали подкрадываться к нему. Гидак заметил нас. Но он оказался трусом: бросил свое оружие и стал убегать, как заяц убегает от лисы. Мы погнались за ним. Старший чужак спрятался и напал на нас сзади. Он сразил Два Пера Селезня и бросился на меня. Мы долго боролись. Потом подоспели наши братья, и мы скрутили его. – Расщепленный Кедр перевел дыхание и добавил зло: – Этот чужак заслуживает смерти. Он разбил голову Два Пера Селезня, и тот скоро умрет. Отдай мне пленника, вождь! Я принесу моему брату голову и скальп того, кто лишил его сына.

– Отдай нам его, вождь! – закричали воины. – Мы разрежем его кожу на ремни! Пусть наши жены и дети разорвут его тело на части, а наши собаки изгрызут его кости.

Стоящие вокруг пленников стали пританцовывать, издавая гортанные звуки песни смерти. Канягит посмотрел на пленников: гидак трясся от страха, но тот, кого называли старшим, стоял спокойно. Он и впрямь был храбрым воином. Достойное поведение пленника не ускользнуло и от Расщепленного Кедра. Это, казалось, еще больше разозлило его. Распаляясь все сильнее, он снова обратился к Канягиту:

– Отдай мне его, вождь! Я вырву его сердце и сожгу на погребальном огне вместе с Два Пера Селезня, чтобы душа моего племянника в лесах предков имела себе раба.

Не дождавшись ответа тойона, Расщепленный Кедр подскочил к пленнику, разорвал на его груди парку и занес кинжал. Но не ударил, а с возгласом изумления отступил в сторону. Не сдержали такого возгласа и остальные: на груди бледнолицего была тлинкитская татуировка в виде головы ворона. Такую же Канягит видел еще у одного человека – у верховного тойона клана киксади Котлеана.

Оглядев примолкнувших воинов, Канягит сказал:

– Вместе с Два Пера Селезня в леса предков отправится этот калгу, – он показал на алеута. – А этого отведите в пустую барабору и сторожите днем и ночью. Ты, Расщепленный Кедр, отвечаешь перед родом за то, чтобы скальп бледнолицего остался на его голове… Так мне подсказал мудрый Нахуву и наши духи.

Расщепленный Кедр что-то забормотал про кровную месть, но спорить с тойоном, сославшимся на волю духов, не дерзнул. Часть воинов с криками ликования поволокла гидака к столбу пыток, другие вместе с Расщепленным Кедром повели бледнолицего в барабору, служившую для содержания заложников.

Канягит посмотрел им вслед и снова подивился словам шамана о том, что духи не хотят войны дешитан с кланом киксади. Наверное, это в самом деле так, иначе с какой стати сегодня получил смертельную рану именно Два Пера Селезня – один из тех воинов, кто недавно убил племянника Котлеана? Почему в руки Канягита, желающего начать с ситкинцами мирные переговоры, попал чужак, нанесший Два Пера Селезня эту рану? И наконец, как на груди этого бледнолицего оказался тотем киксади?

5

Громкие стенания Еремея до рассвета не давали Климовскому уснуть. По счастью, Андрей не видел, что происходит с алеутом у столба пыток. В бараборе, куда его бросили со связанными руками, не было окон, а у входа неотлучно сидел мрачного вида тлинкит. Все его выражение говорило: попробуй только пошевелиться, и я размозжу тебе голову… Да и для чего глядеть на то, как умирает твой сотоварищ, если тебя самого скоро ждет такая же мучительная смерть? Зная обычай индейцев за гибель соплеменника платить кровью виновного в ней, Климовский подумал, что ему сохранили жизнь только

затем, чтобы отнять ее во время какого-то обряда или жертвоприношения.

«Эх, Еремей, Еремей… – жалел он, – окажись ты чуть посмелей и приди мне на помощь там, в лесу, все могло бы обернуться иначе».

Новый отчаянный крик пытаемого прервал его мысли. Потом все стихло. Климовскому показалось, что он слышит стрекот сверчка в щелях бараборы. Через несколько мгновений раздался победный рев дешитан, и Андрей понял, что Еремей отмаялся.

«Я не должен кричать, как бы больно ни было…» – внутренне подобрался Андрей. Он вспомнил рассказы стровояжников, что индейцы считают крик пытаемого признаком трусости, а страдания умирающих врагов доставляют им радость. По мнению тлинкитов, стоны и жалобы пленников звучат лучшей погребальной песней для краснокожих воинов, погибших в бою. «Я не доставлю им такой радости!» – решил он. Чтобы приободриться, стал припоминать истории о героизме русских, какие слышал от своего учителя Филиппа Артамоновича Кашеварова, много повидавшего за годы службы в колониях. Сколько героев погибло в дебрях Аляски, сколько легенд о них сложили переселенцы. Кашеваров был как раз одним из тех, кто хранил память о первопроходцах. Замечательный рассказчик, недавно он по просьбе вездесущего Кирилла Тимофеевича Хлебникова даже занес на бумагу то, что знал о легендарном иеромонахе Ювеналии.

Этот миссионер в миру звался Яковом Федоровичем Говорухиным, был уроженцем Екатеринбурга и артиллерийским офицером. Здесь, в колониях, он сразу прославился своим рвением в деле обращения туземцев в христианство. Невзирая на опасность, Ювеналий в 1795 году отправился проповедовать в глубь Аляски. Он крестил индейцев-кенайцев, а затем ушел в сторону озера Илямна, где следы его потерялись. Александр Андреевич Баранов отправил на поиски Ювеналия передовщика Василия Медведникова вместе с небольшим отрядом, в котором оказался и Филипп Кашеваров.

От индейцев-проводников удалось узнать, что Ювеналий дошел до реки Квичака и спустился по ней к Северному морю. Они же поведали историю гибели упрямого миссионера, в которой переплелись реальность и вымысел. Рассказывали, что Ювеналий насильно крестил всех, кто попадался ему на пути. Он запрещал многоженство, широко распространенное здесь, а в случае сопротивления туземцев не стеснялся пускать в ход свои могучие кулаки. Так было до поры, пока иеромонах не оказался в селении эскимосов-аглемютов. Это было воинственное племя. Чтобы крепче привязать их к русским, Ювеналий собрал всех детей и сказал, что забирает их с собой учиться верить во всесильного бога бледнолицых. Тойон племени, на которого произвели впечатление красноречие и внушительный внешний вид иеромонаха, сначала согласился отпустить детей с ним, но когда понял, что они станут заложниками у бледнолицых, послал своих воинов вдогон за Ювеналием. Воины перехватили иеромонаха с детьми на лесной тропе. Как говорили индейцы, Ювеналий не пытался бежать или сопротивляться, хотя имел при себе оружие и хорошо владел им. Он просил только пощадить сопровождавших его крещеных алеутов. Эскимосы дали обещание, но не сдержали его. Они пытали Ювеналия и его спутников. Раздев, привязали их к деревьям и оставили на съедение гнусу. Когда через несколько дней аглемюты вернулись к месту пытки, алеуты были уже мертвы. Мертвым казался и Ювеналий. Туземцы развязали миссионера и бросили на землю. Тогда «белый шаман», как эскимосы его называли, поднялся и пошел на них, осеняя своих мучителей крестным знамением. Воины стали бить его дубинами. Ювеналий замертво упал, но поднялся опять. Эскимосы повторили избиение. И снова миссионер нашел в себе силы подняться. Когда наконец аглемюты все же убили его и изрубили труп на куски, над останками Ювеналия вознесся столб дыма. Испуганные туземцы разбежались, крича, что уек – шаманский дух – против них, а место, где погиб Ювеналий, стали называть священным.