Камень власти
Шрифт:
— Впрочем, — продолжал Шванвич, — Кажется, и здесь в Петербурге вам хватает богатых клиентов.
Алехан побелел, но продолжал метать карты с ледяным спокойствием. Он уже понял, что швед намеренно пытается вывести его из терпения. В таком положении стоило сдержаться и из дальнейшего разговора понять, зачем?
На первом кону оказалось, что двум товарищам Шванвича выпали очень неудачные карты и, хотя остальные голштинцы были вполне удовлетворены, два капрала во главе со шведом резко отодвинулись от стола и начали «понимающе» переглядываться, как бы выражая недоверие банкомету.
— В чем дело, господа? — Ровным тоном осведомился Алексей. — Вы недовольны картами?
— Нет, нет, — сладким голосом заверил его один из голштинцев. — Чего же еще мы могли ожидать в Семеновском полку?
Его слова звучали как оскорбление. Товарищи Орлова тоже положили карты на стол и с неприязнью уставились на непрошеных гостей. Алехан обвел глазами комнату, молчаливо показывая собравшимся, что следует воздержаться от немедленного ответа наглецам. Он все еще ждал, что кто-нибудь из них нежданной репликой выдаст себя и обнаружит истинную причину, по которой Шванвич привел их сюда.
Сержант был хорошо известен в Петербурге своей любовью к жестоким шуткам и каверзам. Не даром за глаза его называли «Швайнвич», производя фамилию шведа от немецкого «швайн» — «свинья». С Орловыми у него были давние, суровые счеты. После того как год назад Григорий в кампании с только что приехавшим в столицу Потемкиным устроил шведу и двум его приятелям знатную ретираду от «Тычка», Шванвич подозрительно поутих, залег на дно, выжидая удобного случая, чтоб выплеснуть на кого-нибудь из братьев свою ненависть. К Потемкину он не вязался, потому что знал: у молодого конногрвардейца есть довольно сильные покровители в Москве. Но вот Орловы, лишенные сановных родственников, стали его излюбленной мишенью.
— Я слышал, ваш брат Григорий покинул Санкт-Петербург? — Обратился Шванвич к Алехану с какой-то двусмысленной улыбочкой. — Это странно и наводит на размышления неприятного рода…
Орлов поднял бровь.
— Не понимаю, что странного для офицера может быть в отправке в действующую армию во время войны?
— Гвардейцы редко ходят на войну, — хмыкнул швед, — хотя по моему это не справедливо. Жиреть в столице и таскаться по бабам — не достойно солдата.
Остальные голштинцы встретили его слова гулом одобрения.
— Алексей, прекрати это. — обратился к Орлову на ухо сержант Барятинский. — Эти бывшие конюхи и лакеи, в жизни не нюхавшие пороху, считают себя в праве стыдить дворян!
Барятинский говорил достаточно громко, но по-русски, не опасаясь, что сидящие за столом голштинцы поймут его.
— Они просто считают себя настоящими солдатами, раз родились немцами, — процедил сквозь зубы Алехан. — Так что же в отъезде моего брата в Пруссию столь неприятно поразило вас? — повернулся он к Шванвичу, переходя вновь на немецкий язык.
— А то, что императорских гвардейцев посылают проливать кровь только за большие провинности. — Ответил швед, его приятели согласно закивали. — Я слышал, ваш брат своими похождениями вызвал неудовольствие самого фельдмаршала Петра Шувалова. Говорят, графиня Куракина передала ему немалую сумму за его услуги, но… вскоре нашлась еще более высокопоставленная особа, страдающая от скуки и готовая заплатить еще больше… Ваш брат…
— Не смей так говорить о моем брате! — Карты полетели в лицо Шванвичу.
Все сидевшие за столом повскакали с мест. Никто не ожидал, что Алехан так отреагирует на простую шутку. Тем более странно было видеть третьего из Орлов, самого хладнокровного и язвительного, в состоянии неуправляемого гнева.
— А что я сказал? — С расстановкой осведомился капрал, тяжело поднимаясь с места и угрожающе нависая над столом. — Что твой брат — кобель для каждой сучки? Это все знают.
Губы Алексея побелели, а глаза начали медленно наливаться кровью.
— Разве я соврал? — Развязно продолжал Шванвич. — Кто не видел его в обществе женщин, которые могут платить за любовь только деньгами?
— Молчать! — Заорал Орлов и, больше не сдерживая себя, изо всей силы залепил капралу кулаком в лицо.
Швед даже не покачнулся.
Остальные голштинцы бросились было на Алексея, но находившиеся в кардегардии семеновцы удержали их:
— Тихо! Дайте им самим разобраться.
— У них старые счеты, — послышалось со всех сторон.
— Я тебя предупреждал, Орлов, — холодно бросил Шванвич, с отвращением вытирая кровь с губы, — теперь пеняй на себя.
— Пойдем выйдем, — тяжело переводя дыхание, сказал Алексей. — На людях все храбрые. Ты оскорбил мою семью. Поговорим без свидетелей.
— Пойдем, — согласился Шванвич, сделав своим голштинцам знак оставаться на месте.
Противники вышли на улицу. Горизонт над заливом уже начинал светлеть. Густые кроны деревьев Нижнего парка слабо колыхались в темноте и приглушенно шумели едва ли не у самых ног гвардейцев, стоявших на белой лестнице верхней дворцовой террасы.
Выяснять отношения прямо здесь, поблизости от царских покоев, враги не могли. Поэтому Орлов и его спутник, мрачно поглядывая друг на друга, спустились мимо молчаливого каскада фонтанов вниз и оказались на гравиевой дорожке, уводившей вглубь темных аллей.
— Самое удобное место — у дамбы, — глухо сообщил Шванвич. — За Монбижоном.
— Зачем так далеко? — Алехан пожевал травинку и сплюнул под ноги. Он старался выглядеть равнодушным, но в глубине души отдавал себе отчет в том, как рискует. Не смотря на славу заядлого драчуна, Орлов уступал противнику в силе, и это было уже не раз проверено в петербургских кабацких стычках. Только на пару с кем-нибудь из братьев Алехан мог одолеть проклятого шведа.
Сегодня атаману предстояло драться со Шванвичем один на один, и он сам себе не завидовал. Однако и промолчать, когда сгинувшего где-то на прусской войне Гришана назвали «продажным бабником», Алексей не мог.