Камень власти
Шрифт:
В этот момент дверь распахнулась с натужным по сырой погоде скрипом, и под звуки сильного, хорошо поставленного голоса Потемкина: «Вечный покой подай ему, Господи! И сотвори ему вечную память!» — В полутемную комнату, озаренную слабыми язычками пламени, вступил Григорий.
Эффект был силен.
Многие повскакали с мест. Другие взялись за палаши на поясах, третьи творили крестные знамения. Федор вцепился в сероватую, залитую вином скатерть и непроизвольно рванул ее на себя. Алехан шустро обернулся к серванту и схватил с его пыльной крышки свои форменные пистолеты. Впрочем, не заряженные.
Паче чаяния, один Иван сохранял полное спокойствие. При виде Гришана он только крякнул, с минуту помолчал, а затем грузно поднялся из-за стола.
— Ну здорово, братка! — Они обнялись. — Живой! Как есть живой!
Поцелуи и удары по плечам посыпались со всех сторон.
На потрясенного Болотова жалко было смотреть.
— Скажи-ка, — молвил Старинушка, садясь и чуть заметно потерев рукой сердце, — это ведь твоя пакостная шутка была заслать к нам вперед себя лазутчика. — Он показал пальцем на бледного капитана. — Чтоб потом явиться, как в театре?
— Нет, что ты, Ваньша, нет, — замотал головой Григорий. — Нечаянно вышло. Я здесь на лестнице от Потемкина узнал, что вы меня пропивать вздумали!
— Ври, ври, — оборвал его Старинушка и яростно поглядел на Грица. — А ты, подпевала церковный, и не грех тебе Гришке помогать?
— Оставь его, — Гришан хлопнул друга по спине. — Не видишь, он совсем пьяный. — Орлов проводил Потемкина в угол на диван, а сам отправился к столу.
— Федь, а Федь, чего харчи-то на пол покидал? — Весело осведомился он. — С возвращением меня, братцы! Отпраздновать бы надо.
После возвращения Гришана из армии, его роман с великой княгиней разрастался, как гангрена, пожирая уже не одну душу. Со свойственным Орлову упрямством он провозгласил свою возлюбленную лучшей на свете и убедил в этом всех своих приятелей.
— Если ты себя не щадишь, то пожалей хоть ее доброе имя! — Возмущался Потемкин. — Язык, как помело.
— Ну я сам не знаю, как вышло, — искренне каялся Гришан. — Сидели в «Тычке»…
Он был так переполнен счастьем, так восхищался великой княгиней, что просто не мог не делиться этим со всяким встречным и поперечным. Потемкин вскоре бросил читать ему морали, тем более, что ничего дурного с Гришаном не случилось. Друг ходил по краю пропасти в открытую и, кажется, намеренно бравировал связью с цесаревной перед товарищами.
Гриц не сразу понял, зачем. Но, посмотрев однажды, как Орлов передает собравшимся в кабаке гвардейцам ее «материнское благословение» вместе с увесистым мешочком, кое-что смекнул. Покупать сердца служивых за деньги — пошло, а вот когда подарки приходят вместе с восторженными излияниями влюбленного по уши товарища… Когда каждый слушающий видит себя на его месте… И знает ослепшим сердцем, как она хороша, добра несчастна… Луженые глотки орали здравицы в честь великой княгини, и Потемкин должен был признать, что друг добился своего. Преображенцы были за Екатерину горой. Измайловцы не отставали. Подтягивала и Конная гвардия…
В душе Гриц восхищался Орловым, разом приняв, как непреложную истину, что возлюбленная друга — первая из женщин. Порой он мучительно завидовал Гришану.
«А руки у нее белые и очи светлые. В седле держится, как амазонские девки. Глянет, и сам над собой подымаешься. Все тебе по колено, и для нее ни себя, ни других не жалко. Ибо ты перед ней ничто. — грезил Орлов. — Без нее свет не свет и ночь не темень».
— И как тебе такое счастье привалило? — Язвил Потемкин, пытаясь вернуть друга к реальности.
— Дай срок и тебе принцесса найдется, — Гришан все понимал по-своему.
«Да хоть кухарка!» — Злился Гриц. Он и сам не знал, почему так бесится от рассказов друга. Потемкин имел успех у женщин. Что толку? Их убожество потрясало. Орлов со своими восторгами только подливал масла в огонь. Гришан по природе не мог быть скромен. Сам того не подозревая, он буквально заставил друга разделить его опасное приключение.
Гриц чуть было не сорвался с крючка, но жизнь готовила ему неприятный сюрприз. То, что он по началу принял за выход из лабиринта, оказалось замкнутым кругом и еще больше связало его судьбу с судьбой Орлова и великой княгини.
Однажды осенью молодой адъютант принца Георга отправился в дворцовую библиотеку. Там, как обычно, никого не было. Потемкин разбирал крайний от окна шкаф и уже готовился поставить томик Катулла на полку, когда услышал у себя за спиной твердый женский голос.
— Что вы здесь делаете, сударь?
Потемкин обернулся.
Перед ним стояла молодая дама в голубом домашнем платье. Он раньше понял, что она прекрасна, чем рассмотрел ее лицо.
— Вы воруете книги? — Строго спросила женщина.
Он молча пожирал ее глазами, и каждое слово поднимало у него в голове такой трезвон, что бедный вахмистр не понимал их смысла.
Взгляд незнакомки упал на его руки, отчаянно вцепившиеся в старенький переплет Катулла, и она почему-то заулыбалась.
— Извините меня, я сказала глупость…
…Като узнала бы эти ладони из тысячи. Хотя лицо их хозяина видела всего второй раз в жизни.
Великая княгиня тайком посещала в Петербурге сына. Несмотря на то, что уже стоял ноябрь, весь двор жил в Петергофе, среди холода и сырости летних построек. Ей запрещали часто видеться с ребенком, но Екатерина упорно воспитывала в себе материнские чувства и старалась раз в неделю нарушать приказ царственной тетки.
Брюс предоставляла подруге свою карету, и Като могла беспрепятственно выскальзывать из загородной резиденции. Теперь она сидела в закрытом экипаже у дома Панина, выслав камер-фрау на разведку, и тщетно старалась вызвать в душе нежное волнение перед встречей с первенцем. Но малыша отняли у нее слишком рано, и теперь сердце не отвечало на методичное требование рассудка.
Отчаявшись преуспеть в своем безнадежном упражнении, Като отогнула плотную шторку на окне. Карета стояла как раз напротив лотка книготорговца. Рабле, Ломоносов, Тредьяковский, Цицерон, Вольтер. Все очень знакомо. Ни одной новой обложки. Цесаревна вздохнула. Спиной к ней просматривал книги молоденький унтер-офицер в линялой форме конного полка. Появление гвардейца возле лотка букиниста и само по себе было крайне занятно, но великую княгиню удивило не это, а манера незнакомца держать книги. Он пролистывал «Естественную историю» Бюффона голыми, покрасневшими от ветра руками, а печатки лежали рядом на лотке. Юноша брал фолиант крепко и вместе с тем осторожно, как живое существо, словно получая физическое удовольствие от прикосновения ладоней к толстой коже переплета.