Каменное брачное ложе

Мулиш Харри

— Мне кажется, что я тут уже несколько дней.

Она кивнула дружелюбно:

— Тогда спокойной ночи.

— Вы пытаетесь убедить меня в том, — сказал он медленно, — что хотите остаться в одиночестве?

Она молчала. Он затянулся сигаретой и подумал: «Понимает ли она, что прямо сейчас уляжется со мной в постель?» Желание торчало и мешалось внутри его тела, словно тяжелая железяка, вроде чугунного лома. Ее белые, полные руки лежали на коленях. Он проанализировал ситуацию. На другом конце комнаты между деревянными

колоннами стояли, сдвинутые вместе, третья и четвертая кровати. Над ними висели написанные на выгнутых досках иконы в золотистых тонах. Он встал, пошел в эркер и сел там на подоконник.

— Вы довольно жестко с ним обошлись, когда он стал рассказывать о своих увлечениях. О руинах, — он заметил, что не произносит имени «Шнайдерхан», словно само собой разумелось, что ни о ком другом разговор идти не может.

— Я знаю, я никогда не могу с собой справиться… (Он улыбался, пока не увидел, что она это видит, и сразу перестал, но снова улыбнулся, потому что увидел, что она увидела, что он перестал.) Вы должны понять. Только немцы могут проливать слезы наслаждения при виде руин. Подозрительное качество. В восемнадцатом веке здешние герцоги строили в своих парках искусственные руины. В наше время в этом нет большой нужды, можно сказать, что романтика руин после войны несколько устарела.

— Ох, — сказал Коринф, — я не верю, что вы нанесли ему вред. Он абсолютно романтический персонаж. Даже когда он курит сигару, это выглядит совершенно естественно. Все, что он делает, столь же картинно. Время от времени он казался мне похожим на отца — каким я его помню в ту пору, когда мне было лет пять. — Он встал и поглядел в окно. — Должно быть, чудесно обладать подобным характером.

Она не ответила ничего определенного. На темной террасе, в густой тени рододендронов, отсыревал каменный ангел. Балюстрада загораживала вид на долину.

— Вы считаете себя бесхарактерным, герр Коринф?

Он поглядел сквозь стекло, в котором не было ее отражения, и спросил:

— Разве может быть вместо характера что-то другое? — Она молчала, и он продолжил: — Идол, например? Или просто пустое место? — Чувствуя, что она не смотрит на него, он медленно подошел к раковине и попытался закрутить капающий кран. — Может быть, это такое понятие — романтическая личность. Как определение характера.

Она помедлила, глядя на него с кровати, потом сказала:

— Война кончается, когда умирает последний ее участник.

А она совсем не глупа. Он поглядел на ее ноги, и желание взвыло в его мозгу; внутри у него все задрожало.

«Почему я не могу к ней подойти и молча лечь возле, на край постели? — подумал он. — Вот он, вот она, а снаружи — только ворона парит над темной лощиной!»

Он сказал:

— Я сегодня дважды напился и дважды протрезвел. Я чувствую такую ясность ума, как никогда в жизни.

— Я бы

тоже хотела себя так чувствовать. Завтра в девять я должна быть внизу, на приеме, который дает городской совет. В новой ратуше. Я не стану спрашивать, придете ли вы.

— Можете спросить. Я с удовольствием послушаю ваш голос.

Она рассмеялась.

— Такого участника конгресса, как вы, я никогда еще не видела.

Он тоже рассмеялся и подумал: «Пора переходить в наступление, иначе она сейчас велит мне выметаться». Стеклянная клетка ждала его где-то высоко на крыше, он чувствовал это и помнил, что он не должен туда идти. Он подумал — на стратегию, разговоры по душам, нежное проникновение в сердца друг к другу времени уже не осталось: блиц! Он должен ее спровоцировать, застичь врасплох.

— Много лет прошло с тех пор, — сказал он, — когда в Европе я был наедине с женщиной.

Она снова засмеялась, высокомерно, в нос.

— А что, американские женщины другие, герр доктор?

— Их просто не существует.

Она посмотрела на него снизу.

— Вы женаты, герр доктор?

— В некотором роде, — кивнул он.

— Вы находите приличным так говорить о своей жене, герр доктор?

Он старательно обдумал ответ.

— Моя жена на самом деле не в полной мере моя жена.

— Вы хотите сказать, что жена вас не понимает и что вы очень ее любите, но чувствуете себя очень одиноким?

— Вы не даете мне возможности не сказать этого. Вы верите, что я сказал бы именно так?

Она улыбалась глядя на свои руки.

— Вероятно, вам лучше знать.

Он вежливо поклонился:

— Если бы моя жена понимала, что она меня не понимает, все, может быть, удалось бы наладить. Но моя жена понимает даже, почему мышки пищат, а гуси гогочут. Знаете ли вы большее тщеславие, чем все понимать?

— Что ж тогда, по-вашему, существует между людьми, если не существует понимания?

Он тихо рассмеялся:

— Вы мне нравитесь.

— Вы мне тоже, — сказала она и посмотрела ему в глаза, — но позвольте мне сразу сказать, что вы слишком самоуверенны, если думаете, будто я когда-то, для кого-то соглашусь быть непервой и единственной. Если я ошиблась, прошу прощения. Мне было бы жаль, если бы вы на меня рассердились.

Он рассмеялся:

— Женщины всегда чересчур спешат. Никогда не ждут. Всегда хотят всего и сразу. Начинаешь с ними болтать, а они заводят речь о постели. Выказываешь дружеское расположение, а они планируют, как откажутся с тобой спать. Все женщины одинаковы. Иногда, верители, просто руки опускаются.

Она смотрела на него растерянно.

— Круто. Такого у меня еще в жизни не было.

Он сунул руки в карманы и расхохотался грубым смехом, и она подумала, что это очень мужской смех. Потом сказал: