Каменные скрижали

Жукровский Войцех

Со ржавого ситечка душа капала вода, капли набегали с отвратительной медлительностью. Взгляд не поспевал за полетом, схватывал только радужную пыль там, где они разлетались на солнечном свету, увлажняя пятно на скользком бетоне, поросшем шкурой плесени. Их чмоканье вызывало дрожь отвращения. Он вышел в комнату, спугнув ящерок, метнувшихся зигзагами со стен на потолок. «Ничего не понимаю, — терялся он в догадках. — Вот теперь действительно ничего не понимаю».

Он уведомил хозяев о своем приезде, вручил им круглые коробки с кинофильмом. Встреча предполагалась

в саду под манговыми деревьями, усыпанными плодами и похожими на старые груши, ожидалось, что придет человек сто.

— Имеется разрешение властей, — пожилой индиец в фуражечке конгрессиста был явно рад. — Считается, что это выступление в частном доме, так что ни у кого нет права вмешиваться, но соберется не только семья, придут и гости.

Поскольку советник посольства похвалил желтые, в красную крапинку, плоды, ему в машину принесли целую корзину. Если их потихоньку сосать, они утоляют жажду.

Офтальмологическая больница издалека встретила его такой вонью йодоформа и гноя, как будто гнилостные процессы усиливаются от ливней. Зажав в ладони сердцевидный плод манго, он нюхал его, чтобы перебить дурной запах. Он рассчитывал поговорить с Конноли и при том выведать, что произошло с Маргит. Но застал он одного профессора, высокого и тощего шведа.

— Вам не повезло, — скривился швед, что следовало почесть улыбкой. — Доктор Уорд засела в самом очаге эпидемии, и, похоже, обнаруживается еще одна причина распространения болезни, причем классическая: кварцевая пыль.

— Это далеко?

— Километров сто, минимум два часа дороги, а максимум зависит от дождей, — швед поднял длинный костистый палец и с неприязнью указал на небо. — На своей машине даже и не пытайтесь, увязнете на первой же размытой переправе вброд.

— А очень бы хотелось посмотреть, что она там делает.

— Вас интересует борьба с трахомой? — тот же палец почесал в затылке. — Временем располагаете? Могу захватить с собой, завтра утром еду туда нашим «лендмастером».

— И вы меня возьмете, профессор? — не сдержался Иштван. — В котором часу подойти?

— В пять утра. Если ночью не будет ливня. Но будьте готовы к двухдневной отлучке, потому что если реки разольются… Мисс Маргит ждет инспекцию, а ее будет ждать сюрприз. Вы где остановились? В «Тадж-Махале»? Я за вами заскочу.

— Но у меня нет снаряжения для такой экскурсии, — вслух задумался Иштван, сгоняя с лица здоровенную муху, щекотание перебирающих лапок вызывало омерзение.

— Матрац и простыни могу ссудить вам наши, а, едой поделимся, если вы не слишком капризны.

— Я долго был солдатом, так что ем, что дают, — обрадовался советник. — Но сомневаюсь, что буду кидаться на еду, полюбовавшись на ваших пациентов.

— Если надумаете написать о том, как мы работаем, будем очень признательны, — осторожно соблазнял его ученый муж.

— Если в венгерской печати появится статья о группе ЮНЕСКО, это будет иметь для вас значение?

— Пришлите мне два экземпляра. Публикация важна не только для статистики, так сказать, еще один

язык, на котором о нас пишут. Вы пробыли здесь достаточно долго, чтобы ничему не удивляться. И благодаря знакомству с доктором Уорд имеете представление о масштабах нашей работы. А я человек разговорчивый, но вы записывайте, а то в репортаже выйдет из меня дурачок и невежда, если вы запутаетесь в медицинской терминологии.

— Я дам мисс Уорд просмотреть английский текст, — Иштван пожал руку профессору, очень довольный, что распознал в нем тщеславие, голод по известности. Наверняка, прекрасный врач, но, запершись в кабинете, с величайшим наслаждением листает толстенный альбом, в который вклеены все упоминания о нем, о его миссии, о работе в ЮНЕСКО, и это-то и есть его разврат.

— А теперь вымойте руки, — повелительно сказал врач, открывая краник под приделанным к стене эмалированным сосудом, из которого потекла фиолетовая струя раствора марганцовки.

Когда по пути на вечер он, сидя в машине, провел рукой по щеке, показалось, что ноздри почуяли знакомый едва заметный запах, исходивший от рук Маргит.

Надежда на завтрашнее свидание преобразила его, вернулся юмор, он сыпал шутками. И показ фильма удался, хотя на провисшем экране лица внезапно искажались и то и дело проскакивали мечущиеся черные пятна от ночной мошкары, летящей на белый глаз проектора. Ночь опустилась теплая и парная, гости не хотели расходиться. Цветы в прическах женщин одуряюще пахли, шелестели шелка, общество разбилось на группы, устроилось на плетеных креслах, на кожаных подушках, а то и на пледах, расстеленных на траве. Стоило разговору примолкнуть, люди, словно исчезали, проваливались в темноту, и одни цикады рассыпали свои пронзительные трели с верхушек манговых деревьев.

В доме блюли традиции, челядь разносила стаканчики, но никак не с вином, а с лимонадом на тростниковом сиропе, в котором плавали, листочек мяты или цветок жасмина.

Советника посольства обступили местные землевладельцы, им тут принадлежали огромные плантации, сданные в аренду крестьянам за половину урожая. В клейком сумраке белели сорочки, узенькие штаны со складками, сходящимися к промежности, и похожие на юбки дхоти, люди выглядели как толпа безголовых и безруких привидений, лица являлись лишь изредка, подсвеченные огоньком папиросы, прикрытой ладонью, чтобы привлеченный светом ночной мотылек не затрещал, угодив на тлеющий жар.

— Как могло случиться, что вы не знали, что творит в Венгрии ваша служба безопасности? Теперь вы осуждаете злоупотребления, реабилитируете повешенных. У вас был хоть какой-нибудь контрольный аппарат? Он же должен был сигнализировать о творящихся беззакониях, — спрашивали Иштвана безгневные голоса. — Ошибки и нарушения возможны всегда и везде, но здесь речь идет об искажении основного принципа. В «Хиндустан-таймс» писали о тысячах людей, подвергшихся арестам безо всяких на то оснований. Допустимо ли все это валить на Сталина? И как тогда выглядит у вас закон, гарантирующий гражданские свободы?