Каменный мешок
Шрифт:
Мальчишки понимали, что в свои, соответственно, двенадцать и семь лет не в силах защитить маму. Они хорошо знали, в каком настроении пребывает их папаша, когда готовится на нее накинуться, знали наизусть все гадкие слова, какими он ее угощает перед тем, как перейти к делу, видели, в какое чудовище он превращается, когда приводит угрозы в действие. В тот вечер они мигом поняли, к чему все идет, и прыснули из-за стола. Симон, старший, встал первым и схватил за руку младшего — сначала потащил, затем вытолкнул перед собой из кухни, словно барашка из хлева. Оба умирали со страху, вдруг отец накинется
Симон знал — в один прекрасный день он сможет не только брата выгнать из кухни, но и Миккелину с собой прихватить.
А в другой прекрасный день сумеет защитить маму.
Братья в ужасе выскочили из дому и побежали к смородиновым кустам. Была весна, кусты стояли все в цвету, повсюду зеленые листья, а какие ягоды! Толстые, наполненные соком, они лопались у братьев в руках, когда те собирали их в банки и кружки, выданные мамой.
Мальчики легли на землю у кустов и слышали, как отец поносит маму на чем свет стоит, слышали, как бьется посуда, слышали, как мама зовет на помощь. Младший заткнул уши, но Симон все смотрел на окно кухни, окрашенное закатным солнцем в золото, и заставлял себя слушать. Слушать, как кричит мама.
Он давно бросил затыкать уши. С некоторых пор он, напротив, внимательно вслушивался в каждое слово — иначе как ему набраться смелости совершить то, что он должен совершить?
10
Насчет того, что «подвал битком набит барахлом» Беньямина Кнудсена, Эльза оказалась права. От барахла буквально некуда было деваться, и на миг у Эрленда опустились руки. Он уже думал вызвать срочно Элинборг и Сигурда Оли, но решил немного подождать. Площадь подвала около 90 квадратных метров, все это пространство поделено на несколько комнаток, впрочем, без дверей, и в каждой стоят ящики, шкафы и тумбы. На некоторых бумажные наклейки с пометками, но большинство девственно-чистые. Одни ящики картонные — из-под винных бутылок, из-под сигарет, — другие деревянные, самых разных размеров, да и содержимое в них самое что ни на есть разнообразное. Рядом чемоданы, сундуки и прочее, включая покрытый слоем пыли велосипед, несколько газонокосилок и мангал.
— Вот, полюбуйтесь. Можете копаться во всем этом, сколько хотите, — сказала Эльза, спустившись в подвал вслед за Эрлендом. — Если я могу быть вам чем-то полезной, позовите меня.
Тон как бы извиняющийся. Стыдно ей немного, что накричала на задумчивого и чем-то явно обеспокоенного гостя из полиции. Вид у него какой-то странный, что-то его гложет, что-то у него в жизни не так — это она сразу заметила по голосу и по глазам, — да и одет небрежно: мятый шерстяной жилет, старый пиджак с почти протертыми локтями.
Эрленд устало улыбнулся, поблагодарил хозяйку за предложение и два часа спустя нашел первый ящик с личными бумагами Беньямина Кнудсена, торговца. К этому времени Эрленд уже почти все на свете проклял, такой беспорядок был в подвале. Никакой, ни малейшей логики в расположении вещей. Старые вещи и новые лежат в одном и том же месте, кучами, которые приходится дотошно разбирать, — поэтому скорость продвижения минимальная. Но все-таки чем дальше от входа, тем более старые вещи попадаются. Ему давно хотелось выпить кофе и выкурить сигарету,
Ева Линд никак не шла у него из головы. Мобильный был у него при себе, и он все ждал, вдруг позвонят из больницы. Ждал каждую минуту. Совесть не давала ему покоя — он же должен быть рядом с ней, так что он делает в этом подвале? Может, в самом деле взять на несколько дней отпуск и просто сидеть рядом с дочкой и говорить с ней, вот как тот врач наказал. Не отходить от нее, не оставлять ее одну без сознания в отделении интенсивной терапии. Кто ей скажет доброе слово, если не он, кто из родных придет к ней, если не он? Это все, конечно, правильно, да только он знает, что не усидеть ему там без дела, ожидая, пока ей не станет лучше. Работа — лучшее лекарство, какое он знает. Без работы мысли его все время идут в одном направлении, а туда их отпускать нельзя. Все он норовит вообразить себе худшее, немыслимое, непоправимое — нет, нельзя, гнать прочь работой.
К черту все это, в самом деле, надо сосредоточиться. Вот у меня целый подвал, разбирай не хочу. А вот старинный письменный стол, что это там внутри? О, счета, кто плательщик? О, то, что надо, «Магазин Кнудсена». Выписаны от руки, разобрать почерк очень трудно, кажется, это за поставки. В других ящиках — другие счета, похожие; судя по типу закупок, у Беньямина Кнудсена был магазин колониальных товаров — чай, кофе, сахар и прочее.
И ничего про аренду летнего домика под Рейкьявиком, на современном Ямном пригорке.
Синдром отнятия наконец скрутил Эрленда в бараний рог, и следователь отправился на улицу за глотком никотина — в подвале как раз имелась дверь, ведущая в сад. Какой чудесный сад, кстати, все начинает оживать, весна все-таки. Впрочем, Эрленд не особенно обращал внимание на флору, а просто стоял, вдыхая живительный смрад и выдыхая его обратно. Довольно быстро выкурил две сигареты подряд. Многовато, решил Эрленд и уже было собрался вернуться в подвал, как в кармане зазвонил мобильный.
— Как там Ева Линд? — первым делом спросила Элинборг.
— Без сознания, как и раньше, — резко оборвал ее Эрленд, не желая тратить время на пустую болтовню. — Что-то новое есть?
— Я поговорила с нашим стариком, Робертом. Ну который жил у пригорка. Я не очень уверена, что правильно его поняла, но он вроде бы вспомнил, что какие-то люди ходили вокруг этих твоих кустов.
— Кустов?
— Ну которые рядом со скелетом.
— А, смородина! Ну и кто же?
— Думаю, он умер.
Кто-то хихикает на заднем плане — кто? А, ну конечно, Сигурд Оли.
— Тот, кто бродил меж кустов?
— Нет, Роберт, — сказала Элинборг. — Так что больше мы из него ничего не вытянем.
— Ну и кто же там бродил меж кустов?
— Роберт изъяснялся очень туманно. Некто приходил к кустам, часто, но гораздо позднее. Собственно, вот и все, что он смог произнести внятно. А потом попробовал добавить еще пару слов. Сказал «зеленая женщина» — и замолчал.
— Зеленая женщина?
— Да. Зеленая.
— Часто, много позднее, зеленая, — повторил Эрленд. — Много позднее, что это он имел в виду?