Каменный мешок
Шрифт:
Он попытался уговорить ее дать ему возможность видеться с детьми в определенные дни недели или сколько-то раз в месяц, но она отказалась наотрез, в крошечных глазках зажегся пожар великанской злобы, и юноше было заявлено, что в жизни ему больше не видать детей, коли он осмелится бросить ее. Уж она постарается!
И тогда он исчез. Исчез из жизни девочки двух лет от роду, которая, сидя на кроватке в подгузнике и с соской в руках, смотрела, как за ним закрывается входная дверь. Он не забыл эту маленькую беленькую соску — она поскрипывала, когда девочка сжимала ее своими крошечными зубками.
— Мы, конечно, неправильно
Опять этот свист со скрипом.
Он опустил голову на грудь и зажал уши руками. Наверное, опять мимо дверей прошла медсестра в своих резиновых тапках или что это там у них.
— Я не знаю, что сталось с этим юношей, — продолжал Эрленд так тихо, что сам себя едва расслышал.
Посмотрел на дочь — какое необычное лицо, такое спокойное и умиротворенное, никогда такого не видел, почти лучится. Посмотрел на приборы, поддерживающие в ней жизнь. Опустил глаза долу.
Прошло сколько-то времени, и Эрленд встал, наклонился над Евой и поцеловал ее в лоб.
— Он исчез, пропал без вести и, я полагаю, до сих блуждает без дороги где-то там, неведомо где. Уже много лет блуждает он по неведомым тропам, и боюсь, ему не отыскать пути обратно. Ты совсем в этом не виновата. Это все случилось прежде, чем ты появилась на свет. Я думаю, он ищет дорогу к самому себе, но не знает, отчего и почему и с какой стати ему заниматься этими поисками, и, уж конечно, он сам ни за что не сможет найти ответ на этот вопрос.
Эрленд посмотрел на Еву Линд:
— Разве только ты ему поможешь.
Ее лицо — словно ледяная маска, освещенное светом ночника.
— Я знаю, ты тоже его ищешь, и если кому-либо на этом свете суждено его найти, то только тебе.
Он повернулся спиной к дочери и собирался уже выйти из палаты, как увидел в дверях, прямо перед собой, свою бывшую. Черт, и сколько она уже тут стоит? Подслушивала? Если да, то что успела услышать? Без порток, но в шляпе — одета все в то же коричневое пальто поверх спортивного костюма, но на ногах туфли на шпильках, мама же ты моя дорогая, Рейкьявик воистину город контрастов. Эрленд лет двадцать как не встречался с ней лицом к лицу — да, сильно постарела, лицо, некогда подтянутое и целеустремленное, осунулось, щеки набрякли и опали, появился второй подбородок.
— Как ты посмела! — взревел Эрленд, позабыв себя от ярости. — Как у тебя духу хватило рассказать Еве эту чудовищную ложь про аборт?!
— Оставь меня в покое, — сказала Халльдора.
Голос тоже постарел, говорит с присвистом. Слишком много курила. Слишком долго.
— Какую еще гадкую ложь ты нашептала детям?!
— Пшел вон, — процедила она и сделала шаг прочь от двери, давая ему пройти мимо.
— Халльдора…
— Пшел вон! — повторила она. — Пошел вон, мразь, и оставь меня в покое!
— Мы оба хотели детей, ты прекрасно помнишь! Обоих!
— Что, теперь ты жалеешь об этом? — прошипела она.
Эрленд не понял, что она имеет в виду.
— Решил наконец, что у них тоже есть право на жизнь, а?
— Что с тобой произошло? — спросил Эрленд. — Какая муха тебя укусила? Как ты превратилась в такую злобную, мелкую, лживую мегеру?
— Пшел вооооооон! — заверещала она. — У тебя это отлично получается! Иди вон отсюда, ну же! Дай мне спокойно посидеть с ней.
Эрленд смотрел на нее в недоумении:
— Халльдора…
— Иди же наконец вооооооон!!! Пшел вон, мразь!
Эрленд вышел из палаты, Халльдора зашла внутрь и захлопнула дверь.
21
Сигурд Оли покинул подвал, так и не найдя в куче ностальгического барахла никаких свидетельств об иных, кроме Хёскульда, арендаторах летнего дома Беньямина. Ему, впрочем, было на это начхать — довольно и того, что он может теперь вольной птицей вылететь из заточения. Дома его уже ждала Бергтора. На столе стояла открытая бутылка красного и два бокала, наполненный и пустой. Заметив Сигурда Оли, Бергтора наполнила пустой бокал и протянула ему. Пригубив, Сигурд Оли начал с места в карьер:
— Я совершенно не похож на Эрленда. Это жуткое оскорбление, ты даже представить себе не можешь. Никогда больше не говори мне такого.
— Но тебе хочется походить на него, — возразила Бергтора.
Готовит пасту, зажгла на столе свечу. Отличный антураж для выяснения отношений.
— Все мужики только о том и мечтают, чтобы быть такими, как он, — добавила она.
— Что за чушь ты несешь? С какой, ради бога, стати?
— Все мужики только того и хотят — быть свободными и предоставленными самим себе.
— Это неправда. Ты и представить себе не можешь, что у Эрленда за жизнь. Это сущий ад, поверь, уж я-то знаю.
— Ну хорошо, будь по-твоему. Но мне хочется все-таки понять, что к чему у нас с тобой, — сказала Бергтора и еще подлила Сигурду Оли красного.
— Отличная идея, давай разберемся, что у нас с тобой к чему. Приступай.
Нет на свете женщины практичнее Бергторы. Никаких тебе сцен и нытья про любовь-морковь. То самое, что надо Сигурду Оли.
— Значит, что? Мы живем вместе уже сколько, три, нет, четыре года, и ничего не происходит. Ни-че-го-шень-ки. У тебя что-то умопомрачительное всякий раз делается с физиономией, стоит мне завести беседу о том, чтобы оформить отношения. Мы ведь даже финансовые дела ведем по отдельности. Венчание решительно не входит в твои планы, а что ты думаешь про другие способы вступить в брак, мне неизвестно, из тебя клещами не вытянешь. Мы даже как состоящие в гражданском браке нигде не записаны. Что до детей, то мысли о них ты изгоняешь за пределы Солнечной системы. В свете всего этого возникает вопрос — и что дальше? Что остается?
Ни намека на гнев в тоне Бергторы. Покамест она лишь хочет установить факты, понять, как обстоят дела между нами и каковы перспективы. Надо этим воспользоваться, пока не поздно, подумал Сигурд Оли. Ковать железо, пока горячо. Поскольку в подвале необходимости пользоваться интеллектом не было, он успел все хорошенько обдумать.
— То есть как «что дальше», «что остается», — улыбнулся Сигурд Оли. — Дальше — мы. Мы двое. Вот мы двое и остаемся.
Не теряя времени даром, он сунул в проигрыватель компакт-диск с песенкой, которая не шла у него из головы с тех самых пор, как Бергтора впервые начала сверлить ему мозги на предмет «оформления отношений». К собеседникам неожиданно для самой себя присоединилась Марианна Фейтфул и, не найдя ничего лучше, решила поведать им историю Люси Джордан, домохозяйки тридцати семи лет от роду, которая все мечтает о том, как пронесется по Парижу за рулем открытой спортивной машины и теплый ветер будет свистеть у нее в ушах.