Каменный пояс, 1975
Шрифт:
Это дядя Петя Бессонов. В четырехоконном доме до войны было шумно и тесно — росло семеро ребят, один другого подгонял. Жил здесь и друг Григория — Николай. Не вернулся с войны.
Повырастали бессоновские ребята, обзавелись семьями, понастроили свои дома. Умерла хозяйка. Опустел шумный, веселый дом. И доживает свой век дядя Петя один-одинешенек. Пустил вот квартирантов в свой огромный дом.
С людьми говорить ему трудно — на уши слаб. Был он котельщиком. Клепал котлы, ставил металлические трубы. Не было тогда еще сварки. Били в ту пору заклепки кувалдами — звон стоял по всему Кыштыму. Глохли на такой
Часами сидит дядя Петя на лавочке и разговаривает сам с собой, беседует с покойной женой своей Антониной Назаровной, отчитывается ей о своем житье-бытье бобыля:
«Вот ведь, Тонь, как дела. Пензию получил, чекушку купил, тебя помянул. У Генки гости были, меня не позвали. Не позвали, Тонь. Лялька приходила, чаю приносила. Я ведь чаю, Тонь, забываю кипятить. Мне одному-то зачем!»
— Здравствуйте, дядя Петя! — здоровается с ним Григорий Петрович.
— Мое почтенье! — отзывается тот. — С приездом!
И опять уходит в себя. Отгорела яркими сполохами его жизнь. Но не исчезла бесследно — продолжается в сыновьях и дочерях, во внуках тоже — собери вместе, целая рота получится. Продолжается его жизнь в трубах и котлах, которых он понаставил на своем веку несметное множество и которые продолжают еще служить людям.
Встреча на Сугомаке
Проснулся Андреев вдруг. Загадывал не проспать, но проснулся не потому что загадывал. Разбудили петух и собака. Петька горланил во все горло под самым окном, а оно было открыто и только занавешено тюлем. Пушок лаял не на чужого, а на кого-то своего — радостно, с повизгиванием. Потом звякнула щеколда. Пес тявкнул умиротворенно и, гремя цепью, полез обратно в конуру досматривать свои собачьи сны. Ага, это Виктор, муж сестры, ушел на работу. Сама сестра с двумя сыновьями теперь в пионерском лагере — она там воспитателем.
А петух не унимался. Если не орал, то горделиво и звонко выговаривал: «Ко-ко! Ко-ко!»
В комнате полусумрак. Солнце придет сюда во вторую половину дня. В этом доме Григорий Петрович прожил первые восемнадцать лет.
Мать давно не спит. Ходит в другой комнате — слышен звук отодвигаемого стула, шарканье веника по полу.
Мать старенькая — под семьдесят. Но неугомонная и деятельная. Их с отцом соединила гражданская война. Иначе откуда бы коренному кыштымцу узнать девушку с Камы? Отец, пока военная судьба не забросила его в городишко Сарапул, вообще плохо представлял себе Каму-реку. А мать про Кыштым не слышала и подавно. Приехав сюда, поначалу тосковала по Каме, но годы и новые привычки сделали свое. И лишь недавно горько повздыхала — как хочется поглядеть на родные места.
Мать всю жизнь швея. С пятнадцати лет. Еще ученицей всадила в палец иголку, стала вытаскивать и поломала. Так обломок иголки и остался в пальце. Сразу не вытащила, а потом побоялась — не сделать бы хуже. Со временем притерпелась. И лишь на склоне лет почувствовала тянучие боли в левой руке. Палец оперировали, извлекли обломок иглы, сплошная ржавчина.
После того, как умер муж, совсем изменилась — стала раздражительной. А послушает разговор дяди Пети с самим собой и не может удержаться от слез.
Бессоновский дом примыкает к дому Андреевых — двор ко двору, потому и слышно все.
Встает мать рано. Сейчас, подметая другую комнату, остановилась у дверей и прислушалась: спит ли сын? Услышала крик петуха. Вышла с веником во двор и замахнулась на горластого:
— Кыш! Ишь раскричался!
Андреев улыбнулся. Спрыгнул с постели и выглянул в окно. Мать заметила его. Спросила:
— Разбудил тебя мохноногий?
— Какой час?
— Шестой.
— Ого! Пора!
— Куда хочешь?
— На Сугомак.
Озеро Сугомак в двух километрах от города, по берегам оторочено сосновым бором. С запада смотрится в ясную воду гора Сугомак. Если поглядеть на южный берег, через седловину проглядываются горы главного Уральского хребта. Юрма. Сплошная синь без резких деталей.
Григория Петровича опередили мальчишки. Трое из них замерли у кустов. Серьезные рыбаки, если прибежали в такую рань и не шумят. А у каменной насыпи пристроился дед. На седых волосах лежит кепчонка. В зубах папироса. Плечи, несмотря на тепло, покрыты брезентовой робой — такие выдают на заводах как спецовку. Черные шаровары заправлены в кирзовые сапоги. У ног — плетеная корзина-пестерь, закрытая фанерной крышкой. Сбоку на крышке сделан вырез — бросать улов.
Веером закинуто пять удочек — основательный рыбак. С таким не грех посидеть рядышком, если не прогонит.
— Доброе утро, — поздоровался Григорий Петрович.
Рыбак глянул из-под лохматых бровей, пробурчал что-то невнятное и потянулся за одним из удилищ — поплавок с красной головкой принялся подпрыгивать, а от него по тихой воде побежали мелкие круги. Однако вскоре поплавок успокоился.
Старик выпрямился и выплюнул под ногу потухшую папиросу.
— Ну, как, отец, клюет?
— Балуется, — неохотно отозвался тот.
— На уху поймать можно?
— Попробуй.
Григорий Петрович расположился неподалеку. Насыпь выложена камнями, к воде спускается круто. Когда англичане в Кыштыме стали налаживать производство меди, то они проложили узкоколейную дорогу в Карабаш. Там добывали колчедан, выплавляли из него черновую медь, которую везли по этой дороге в Кыштым на электролиз. В нынешние времена проложена до Карабаша широкая колея в другом месте, узкоколейку забросили, а рельсы отправили на переплав.
Андреев поудобнее примостился на камне и стал готовить удочки — у него их было две. Одолевало нетерпение. Вроде бы самый храбрый ерш и самый отчаянный окунь только и ждут твоего червяка. Не поторопишься — упустить можешь, дед поймает, вон у него сколько удочек. По давнишней, еще с детства, привычке, поплевал на червяка и забросил первую удочку, затем — вторую. Поплавки легли на воду спокойно и замерли.
Григорий Петрович косится на деда. Тот внимательно наблюдает за своими поплавками. Ага, у него качнулся один, завалился набок и поехал в сторону. Но дед не спешит, выжидает — пусть покрепче возьмет крючок. Потом берет удилище и тянет на себя. С плеском выскочил из воды окунь и повис в воздухе на леске, дергаясь. Дед ловко поймал его, снял с крючка и сунул в пестерь. Пока налаживал червяка, заплясал другой поплавок. Дед закинул удочку, которую держал в руках, и взялся за другую. Раз — и вытащил ерша. И начался у деда конвейер. Не успеет снять рыбку с одного крючка, глядишь, болтается уже на другом.