Каменный Пояс, 1980
Шрифт:
— Я пойду, ладно?
Мы молча шли вдоль ручья в черноте ночи. Шли рядом, но боялись прикоснуться друг к другу.
— Вы счастливый человек, Валентин, вас любят здесь все, и эта любовь невольно передается и на меня. Но ведь я этого не заслужила! Вам хорошо со мной?
— Да.
— Вы не стесняетесь меня в присутствии ваших друзей?
— А ты?
— А я?.. А мне все равно, лишь бы вы не покидали меня, милый инструктор! Сколько вам лет?
— Тридцать четыре.
— А Минджилкиеву?
— Тоже.
— Страшно мне, Валентин!
— Захаров не фаталист и не провидец, он просто мудрый мужик! Нет ничего хуже в горах, как опьянение победой: это расслабляет, это усыпляет бдительность. Мы выиграли схватку за жизнь Толика и воспарили, но опасности в горах существовали и продолжают существовать объективно — вчера, сегодня и всегда! — и Захаров нас предупредил об этом в довольно своеобразной форме. Знает, что действует лучше всяких инструкций по технике безопасности… А вечер сегодня был хороший, почти как праздник.
— Поцелуйте меня, Валентин! На праздник это разрешается.
Невдалеке послышались шаги. Я включил фонарь — навстречу нам шел Женька Горелов, высокий, красивый, настороженный.
— Валентин Сергеевич! До подъема на наше первое в этом сезоне восхождение два часа пятьдесят две минуты.
Я посветил на циферблат часов: все было так, как сказал Женька.
— Спокойной ночи, участнички!
— Валентин Сергеевич?
— Спокойной ночи, Наташа!
— Филиппыч, прости за позднее вторжение… Познакомься: Галина Григорьевна, жена Валентина.
— А мы уже знакомы. Ясно?.. Проходите, Галя! Я как раз собрался чайку попить… Хотите чайку? Это мы мигом!
— Не беспокойтесь, Николай Филиппович… Простите меня за ту выходку в городе, пожалуйста!
— Это забудьте! Ясно?.. Меня тогда ребята угостили. Грех было отказаться — хорошие ребята у Валентина, заводские! Они мне тогда целый ящик инструмента достали: фрезы, сверла, резцы — вот я и приехал на радостях… А вы располагайтесь, здесь все свои. Ясно?
— Спасибо! Я ненадолго.
— Отчего же ненадолго? Лагерь спит. Самое время посидеть… Мы тут с Валентином порою заработаемся, глянем в окошко, а уже и утро. Ясно?
— Год нынче тяжелый, Николай Филиппович… Жора Николаев, Валентин… Они же на пик Энгельса собирались ехать — вот теперь и это сорвалось. Я же знаю, как ребята готовились к этому лету!
— Отчего же сорвалось? Они уже давно там! Ясно?.. И Минджилкиев с ними вместо Валентина. На Тоху можно положиться — настоящий парень! Ясно?
— Можно, я закурю?
— Дымите себе, на здоровье.
— Что там было в тот вечер перед восхождением, Николай Филиппович?
— Ничего не было, Галя! Хороший был вечер… Я рассказал парням, как мы попали в лавину, как по больницам целый год мотался. Ясно?.. Сейчас железки в кости уже не вставляют. Такой аппарат есть; поломался если ты, привезли тебя, кости просверлили, спицы поставили — и завинтили все. А уж через неделю ты на костылях как огурчик. Ясно? Даже сами врачи ходить заставляют, мол, надо, чтобы быстрее срасталось. Наука! Один мужик придумал. Сельский врач, изобретатель. Ясно?.. А песню про меня Валентин тогда написал настоящую. «Лавина» называется. Ясно?.. Сейчас найду!.. Слава, прочитай, пожалуйста! Очень правильно написано.
Ты когда-нибудь видел, как солнце срывается с неба, Как с пронзительным вздохом уходит земля из-под ног? Ты когда-нибудь видел громаду ревущего снега — Укротить не способен ее ни герой и ни бог! Будто вдруг сорвались у вселенной тугие пружины, С перекошенным ртом задыхается времени бег — Это белая смерть, это горы стрельнули лавиной, Это снег высоты, вертикальный, мучительный снег!..— Куда вы, Николай Филиппович?
— Пойду в ручье умоюсь. Тут недалеко. «Булонский лес» называется. Валентин тут любил гулять…
Ты меня видел в тот вечер в «булонском лесу», Филиппыч! Меня и Наташку. Завтра в десять утра мы уходили наверх, на последние три восхождения — и смена заканчивалась. Это была счастливая смена! По крайней мере так мне казалось в тот вечер.
— Вы меня берете с собой на Памир?
— У тебя нет пропуска. Это пограничная зона.
— Пропуск будет!
— Тебе горы еще не надоели?
— Вы же обещали, Валентин!
— А что будет делать Женька Горелов?
— При чем здесь Горелов? Мы познакомились с ним на базе, понимаете? Я знаю его ровно столько же, сколько и вы. Это хороший парень, но чужой для меня человек! Я не могу каждому, кто объясняется мне в любви, отвечать взаимностью, понимаете? Или вы меня совсем не понимаете, Валентин Сергеевич?
Мы остановились. Я поправил пуховку на Наташке, усадил ее на большой камень, сам устроился у ее ног, уперся затылком в ее колени. Было тихо, тепло и сумрачно. В синеве сумрака над лесом плыли отсветы лагерных фонарей. Неподалеку в камнях позванивал ручей. Где-то у воды тревожно вскрикивала ночная птица.
— Говори со мной, Наташка, говори… Только тихо, шепотом.
— Я целый год ждала этой встречи, Валентин… Я не имею на тебя права, но ты мой — я это знаю. Ты правильно делаешь, что гонишь меня. Одно прошу — не исчезай! Через неделю мы с тобой простимся и может быть уже не встретимся никогда. Каждый месяц я буду тебе писать одно письмо — до востребования. Двенадцать писем в год! Как только ты перестанешь их получать, знай — я уже не твоя. Вот и все!