Каменный убийца
Шрифт:
– Я рассчитывал на чашечку кофе и какой-нибудь десерт, – обратился Бовуар к Веронике, чувствуя, что его щеки чуть зарделись.
– Bon, parfait, [71] – сказала она. – Я как раз отрезала кусочек грушевого десерта для месье Патенода. Хотите ломтик?
Сердце Бовуара колотилось и сжималось одновременно, отчего он почувствовал такую острую боль, что чуть было не прижал ладонь к груди.
– Могу я помочь?
– Никогда не помогайте шеф-повару на его кухне, – сказал Пьер, хохотнув. –
71
Прекрасно (фр.).
Бовуар неохотно взял чашку. Он совсем не так представлял себе эту встречу. Он ожидал, что в кухне, кроме шеф-повара Вероники, никого не будет, что он застанет ее за мытьем посуды, что он возьмет полотенце и начнет протирать тарелки, как он тысячу раз видел это в доме старшего инспектора. В его доме это не было заведено. Он с женой ел перед телевизором, потом она собирала посуду и укладывала ее в посудомойку.
Он бы вытер посуду, а потом Вероника пригласила бы его присесть. Налила бы им обоим кофе, они бы ели шоколадный мусс и говорили о житье-бытье.
Бовуар никак не предполагал, что при этом будут присутствовать пять прыщавых англичан и метрдотель.
Шеф-повар Вероника отрезала им двоим по кусочку грушевого десерта. Бовуар смотрел, как она кладет почти алую малину и поливает все это фруктовым соусом. Одна тарелка была больше другой. И ягод там было больше, и сладкого соуса. И грушевое пирожное на темной шоколадной основе толще.
Она поставила перед ними тарелки. Большую – перед метрдотелем.
Жан Ги Бовуар почувствовал, как у него холодеет тело. В жаркой кухне в жаркий летний вечер его обдало волной холода.
И теперь, ярким, свежим, теплым утром, он испытывал похмелье, словно вчера опьянел от эмоций. Опьянел до тошноты. Но все же, спускаясь по широкой лестнице, он почувствовал, как его будто магнитом тянет к двери в кухню. Он постоял несколько секунд перед дверью, заставляя себя развернуться и идти в столовую, или в библиотеку, или в свою машину и отправиться домой, чтобы заняться любовью с женой.
И тут дверь неожиданно распахнулась и ударила Бовуара прямо в лицо.
Он упал, с трудом сдержав готовое сорваться с губ ругательство, – он ведь не знал, кто распахнул дверь, это вполне могла быть и Вероника. По какой-то причине в ее присутствии он не мог браниться. Бовуар закрыл глаза от боли и схватился за нос, чувствуя струйку крови между пальцами.
– О боже, извините!
Оказалось, что это метрдотель.
Бовуар одновременно открыл рот и глаза:
– Тысяча чертей, вы только посмотрите!
Он уставился на свою руку – она была покрыта кровью. У него внезапно закружилась голова.
– Дайте я вам помогу.
Метрдотель взял его под руку, но Бовуар оттолкнул его.
– Tabernac! Оставьте меня в покое! – выкрикнул он гнусавым голосом, обильно поливая кровью произнесенные слова.
– Он ни в чем не виноват.
Бовуар замер – меньше всего ему хотелось именно этого.
– Во время подачи блюд нельзя стоять у кухонной двери. Месье Патенод просто исполнял свои обязанности.
Ошибиться в принадлежности этого низкого, трубного голоса и его тона было невозможно. Женщина защищала того, кто был ей небезразличен. Ее больше заботила несправедливость по отношению к метрдотелю, чем истекающий кровью полицейский. Это было больнее, гораздо больнее, чем удар твердой дверью по мягкому носу. Бовуар повернулся и увидел возвышающуюся над ним Веронику с бумажными салфетками в мясистой руке. Говорила она жестким, осуждающим тоном, как учителя в католической школе, когда Бовуар совершал какую-нибудь выдающуюся глупость.
Что он там наговорил – «тысяча чертей»? И еще «tabernac»? Теперь его и в самом деле одолевала тошнота.
– D'esol'e, – сказал он, собирая в ладонь кровь с подбородка. – Извините.
– Что случилось?
Бовуар повернулся и увидел Гамаша, входящего в дверь. Он испытал облегчение, как и всегда в присутствии Гамаша.
– Это моя вина, – сказал Пьер. – Распахнул дверь и ударил его.
– Что тут происходит? – К ним вразвалочку, по-утиному, подошла мадам Дюбуа с озабоченным выражением на лице.
– Как ты? – спросил Гамаш, заглянув в глаза Бовуару, и тот кивнул в ответ.
Гамаш дал инспектору свой платок и попросил принести полотенца. Потом он исследовал повреждения, прощупав большими уверенными пальцами нос Бовуара, его лоб, подбородок.
– Ничего страшного. Нос не сломан, но синяк будет.
Бовуар бросил ненавидящий взгляд на метрдотеля. Почему-то он знал, что тот сделал это специально. Почему-то.
Он пошел привести себя в порядок, надеясь увидеть в зеркале героического хоккеиста или боксера, получившего травму на ринге. Ну какой же он идиот! Чертов идиот! Он переоделся и присоединился к остальным – они завтракали в столовой. Морроу сидели в одном углу, полицейские – в другом.
– Лучше? – спросил Гамаш.
– Ерунда, – сказал Бовуар, перехватывая веселый взгляд Лакост.
«Неужели они все знают?» – подумал Бовуар. Принесли кофе с молоком, и они сделали заказ.
– Ну, что тебе удалось узнать? – первым делом спросил Гамаш у Лакост.
– Вы, шеф, не могли понять, с чего это Джулия взорвалась, когда услышала про общественные туалеты. Вчера вечером я спросила об этом Мариану Морроу. Кажется, у Джулии была серьезная ссора с отцом из-за этого.
– Из-за туалетов?
– Угу. По этой причине она и уехала в Британскую Колумбию. Кажется, кто-то написал на стене туалета в отеле «Риц», что Джулия Морроу хорошо делает минет. Там и номер телефона был. Семейного телефона.
Бовуар поморщился. Он мог себе представить, как на это прореагировали мама и папа Морроу. Мужчины звонят в любое время и спрашивают, сколько Джулия берет за минет.
– Судя по всему, Чарльз Морроу сам увидел эту надпись. Автор точно знал, где нужно написать подобную гадость. Вы знаете Устричный бар?