Каменный убийца
Шрифт:
Гамаш знал. Еще один аргумент в пользу того, чтобы обзавестись дочерью. Он поднял руки и скрестил их в запястьях. На губах Питера мелькнула улыбка.
– В них сила и защита – так говорит Клара. Она утверждает, что такие есть у каждого, но у Морроу они выражены ярче, чем у других. У Марианы это ее шали, у Томаса – запонки, Клара все время повторяет свои мантры, мама злоупотребляет косметикой – «маска», так она это называет.
– А что у вас?
Питер поднял руки:
– Вам не казалось странным, что эта краска у
Гамаш даже не задумывался над этим, но теперь он вдруг понял, что это действительно странно. Любая краска смывается с кожи, если постараться. Ни одна не остается навечно.
– Ко времени этих семейных сборищ я перестаю пользоваться скипидаром – перехожу на обычное мыло. И пятна масляной краски остаются. Когда я вернусь в Три Сосны, то смою их.
«Три Сосны, – подумал Гамаш, представляя себе эту уютную деревню. – Мир и покой».
– Сила и защита?
Питер кивнул:
– Когда Томас, или Мариана, или мама, или кто угодно начинают меня доставать, я смотрю на свои руки. – Он сделал это и теперь. – И вспоминаю, что я умею делать кое-что. Умею лучше, чем кто-либо другой в семье.
«Кроме Клары, – прошептал его внутренний голос. – Клара умеет рисовать лучше тебя».
– Может быть, мой талисман перестал действовать.
– И вы решили, что нужно и Томаса лишить его оберега?
Питер ничего не ответил. Слова Гамаша были близки к истине.
Гамаш вытащил из внутреннего кармана пиджака листок бумаги и осторожно развернул его. Питер протянул было руку, но Гамаш отвел свою в сторону, боясь доверить Питеру эту драгоценность.
Рука Питера замерла в воздухе.
– Где вы это взяли?
Голос его звучал не рассерженно или обвиняющее, а удивленно. Как голос мальчика, которому показали пиратскую карту с обозначением, где зарыт клад. Карту, которую искали долгие недели и месяцы. А если ты уже повзрослел, то и годы.
– У скульптора, ваявшего статую вашего отца.
Внимание Питера, который почти не слышал Гамаша, было приковано к рисунку, изображавшему благородную веселую птичку. Головка ее была наклонена под невероятным углом, глазки сверкали. Она вот-вот готова была вспорхнуть с пожелтевшего листа. Но, несмотря на всю свою правдоподобность, рисунок не был завершен. У птички не было ног.
– Это нарисовали вы, – тихо сказал Гамаш, не желая грубо вторгаться в воспоминания Питера.
Питер, казалось, вошел в рисунок и растворился в нем. Куда бы ни унесли его воспоминания, место, где он оказался, было привлекательным. Питер улыбался, мускулы его лица расслабились впервые за несколько дней.
– Вы, наверно, были молоды, когда нарисовали это, – заметил Гамаш.
– Да, – откликнулся Питер. – Мне было лет восемь. Я нарисовал это ко дню рождения отца.
– Вам было восемь лет, когда вы это нарисовали?
Пришла очередь Гамаша удивленно рассматривать рисунок. Он был простым, изящным, чем-то сродни культовому голубю Пикассо. Все сделано чуть ли не одной линией. Но художнику удалось передать ощущение полета, достоверность и любопытство.
– «Я вырвался из мрачных уз земли», – прошептал Гамаш.
Свобода.
Питер знал, что когда-то он мог летать. А теперь земля слишком крепко держала его в своих объятиях. Теперь его искусство не устремлялось в небеса. Оно делало нечто противоположное.
Он снова посмотрел на птичку. Самый первый его рисунок – не обводка по кальке. Он подарил рисунок отцу, и тот поднял сына, прижал к себе, пронес по ресторану, в котором они ели, показывая рисунок совершенно незнакомым людям. Мать остановила его, но у Питера за эти минуты успели развиться две страсти: любовь к искусству и к похвале. А в особенности к похвале и одобрению со стороны отца.
– Когда отец умер, я попросил у матери вернуть мне этот рисунок, – сказал Питер. – Она сказала, что отец выкинул его. Где, вы говорите, это нашлось?
– У скульптора, который делал статую вашего отца. Ваш отец сохранил рисунок. Что вы хотели изобразить?
– Просто птичку. Ничего особенного.
– У нее нет ног.
– Мне было восемь лет – что вы хотите?
– Я хочу правду. Я думаю, вы мне лжете.
Гамаш редко выходил из себя, он и сейчас сдерживался, но в голосе его слышалась сталь и предупреждение, которых не мог не заметить даже член семейства Морроу.
– Зачем мне лгать? Этому рисунку сорок лет.
– Я не знаю зачем, но знаю, что вы лжете. Что это за птица?
– Воробей, малиновка – не знаю.
Голос Питера звучал раздраженно. Гамаш резко встал, сложил лист с рисунком и аккуратно убрал его в карман.
– Вы же знаете, я все равно выясню правду. Почему вы пытаетесь мне препятствовать?
Питер отрицательно покачал головой и остался сидеть. Гамаш пошел было прочь, но тут вспомнил вопрос, который хотел задать.
– Вы говорите, у вас у всех есть талисманы или мантры. То, что Клара называет вашей силой и защитой. Вы мне не сказали, какой талисман был у Джулии.
Питер пожал плечами:
– Не знаю.
– Питер, побойтесь Бога.
– Правда. – Питер встал и посмотрел в глаза Гамашу. – Я ее мало знал. Она так редко приезжала на семейные сборища. Этот ее приезд – дело необычное.
Гамаш некоторое время продолжал смотреть на Питера Морроу, потом развернулся и пошел прочь из благодатной тени леса.
– Постойте! – окликнул его Питер.
Гамаш остановился, позволяя Питеру догнать его.
– Слушайте, вот что я должен вам сказать. Я украл эти запонки и выкинул их в озеро, потому что их подарил Томасу отец. Они переходили от старшего сына к старшему сыну. Я всегда думал – может, он подарит их мне. Я знаю, это было глупо, но я надеялся. Он не подарил. Я знал, как важны для Томаса эти запонки.