Камера хранения. Мещанская книга
Шрифт:
Шапочный разбор
Номенклатурный набор семидесятых,
когда помимо наборов продавались только пищевые концентраты и «Родина щедро поила меня березовым соком, березовым соком…»,
когда набор был так же неотрывно связан со статусом наборополучателя, как дореволюционные мундиры и орденские ленты чиновников с выслугой лет и чином,
когда впору было вводить какого-нибудь «Станислава сырокопченого» или «Чавычу на муаровой ленте с бантами»,
когда финский костюм
когда варианты непродуктового набора того времени бывали весьма разнообразны: например, мужские австрийские зимние сапоги и дамский итальянский костюм-двойка из джерси шли в одном комплекте, а женские югославские босоножки без пятки сочетались с мужским полосатым венгерским джемпером…
Но одно наименование было непременным – без него набор был не набор, и ассортимент закрытого магазина-распределителя нельзя было рассматривать всерьез.
«Шапка зимняя из меха норки (соболя, ондатры, нутрии и т. д.)».
Шапка была приметой члена ордена.
Рыцари ордена принадлежали ему душой и телом, зато вся страна принадлежала ордену.
И все они носили шапки. Некоторые авантюристы надевали шапки, не будучи членами ордена, но это не наказывалось – шапка была демонстрацией лояльности.
Ценность меха соответствовала рангу рыцаря.
Высшими считались те, кто был увенчан соболем, но они избегали его носить – зато соболя всеми хитростями добывали энергичные плебеи. Вслед летело почти беззвучное, шипящее страшное слово «нескромность».
Впрочем, нескромностью могли обозвать и дешевую ондатру, если ее надевал тот, кому положена более дорогая норка. Ишь, гордый какой товарищ…
В выборе меха шапки проявлялось свойственное только опытному рыцарю качество – чутье, иногда называвшееся «классовым».
При разнообразии меха фасон шапок был единым – два наушника, всегда поднятый надо лбом козырек… Фасон «пирожок» и мех нерпы считались сомнительными, от того, кто их выбирал, ждали реформ и других неприятностей – и дождались.
Обязательность меховой шапки не подвергалась сомнению.
Ее носили с октября до апреля.
Итак:
известный деятель международного молодежного движения,
или видный организатор-хозяйственник,
или крупный работник социалистической культуры,
или руководитель советского спорта,
ну, в конце концов, просто ответственный работник нового поколения (образование – Институт востоковедения, или военных переводчиков, или, на худой конец, просто Высшая комсомольская школа; возраст – до 35 лет)
– снизу – вылитый американский пастух, слегка даже потертые джинсы одной из трех-пяти лучших фирм,
и даже в наши морозы, когда непривычный-то к американской парусине товарищ запросто может тестикулы, так сказать, поморозить до звона,
– все равно: джинсы!!!
А теплой
когда голова и так потеет от новых задач,
когда волосы от такого перегрева начинают редеть еще энергичней обычного,
когда аполитичное студенчество давно уже вертит пустыми головами в облаках,
– без шапки – ни-ни!!! Шапка сдерживает мысли, не дает им разбежаться, сохраняет в заданных пределах. Мы не можем отказаться от шапки, товарищи, и не откажемся, товарищи!
…А однажды в глубоко провинциальном райкоме я видел шапку наверняка местного изготовления и дивного фасона. В ней все было фальшивое, бутафорское – поднятые наушники, козырек… Тесемки, которыми как бы связывались поднятые наушники, были пришиты к гладкому месту. Все это сооружение, очевидно, держалось на картонном каркасе. Владелец надевал шапку с невероятной осторожностью – как форму на торт, который еще предстояло испечь…
…А то еще один товарищ пошел в туалет на Казанском вокзале. Там тогда кабинки были с низенькими стенками. Ну, он только присел, а снаружи протянулась рука, сняла его пыжиковую шапку, а вместо нее нахлобучила рваную солдатскую, в каких дембеля, уезжая, салаг оставляют. И говорит рука: «Срать и в такой можно…» Ужас, да? Пыжиковая шапка, конечно, не из самых дорогих. Да и товарищ был просто завсектором в НИИ, но все равно обидно. Не то что советская антисоветская сатирическая классика, а прямо Гоголь…
…А вот еще был случай. На абсолютно секретный завод, разрабатывавший в своем конструкторском бюро и делавший в экспериментальных цехах ракеты, которые могли (если бы взлетели) уничтожить всю Америку, приехала комиссия Политбюро. Точнее, всё Политбюро. Как раз они собирались получить ответ на вопрос, взлетят ли. Ну, нас всех, ракетных инженеров, попрятали по комнатам отделов и велели никуда не высовываться. Рабочим не в очередь надели белые халаты и велели вообще не дышать, не только в сторону вождей. А самих руководителей страны раздели, как простых служащих, в гардеробе конструкторского бюро и повели на совещание к генеральному конструктору.
А пальто, значит, и шапки оставили в гардеробной.
А потом вернулись через каких-нибудь пять часов.
А шапок нет.
Ни одной.
В закрытом помещении, на территории, которую охранял целый настоящий полк.
И где работали исключительно трижды проверенные по анкетам люди.
И где неконтактные антенны шли по верху кирпичного трехметрового забора – по всему периметру зоны.
И собаки бегали вдоль этого забора, звеня цепями.
И в проходной надо было на память назвать свой номер. Потом из ячейки под этим номером солдатик извлекал пропуск. Ты называл свои имя и фамилию, на пропуске обозначенные. И получал на день этот запаянный пластиковый квадратик.