Камера хранения. Мещанская книга
Шрифт:
Вот пока и все о мужских вещах, существовавших до вашей (то есть уже не моей) эры.
Тайна сапог
Вообще-то правильней было бы «тайны» – их было множество.
Первая и главная: как и почему эта мужественная солдатская вещь попала обязательной частью в дамскую обувную коллекцию, изящную и утонченную?
Каким образом чешские, немецкие, австрийские, югославские, итальянские и всех прочих мыслимых национальных происхождений, включая бразильское, сапоги оказывались на ногах московских, ленинградских, куйбышевских и вплоть до челябинских женщин – при том что в свободной продаже их не бывало нигде и
Откуда бралась разница, если стоили австрийские сапоги, модные, без молнии, «гармошкой», случайно оказавшиеся в продаже на третьей линии ГУМа, 160 рублей, а зарплата секретаря-машинистки составляла 70 рублей, учителя-предметника 80–110 в зависимости от нагрузки, врача-терапевта в районной поликлинике – 90 и так далее – но все они ходили в сапогах, и некоторые даже именно в австрийских?
Почему, если все же сапоги по счастливому случаю продавались «на третьей линии ГУМа», в километровой очереди и за нечеловеческие деньги, это происходило обязательно в июле?
К слову – опять о деньгах: откуда три зарплаты случайно оказывались в карманах выстроившихся в километровую очередь вдоль третьей линии секретарей-машинисток или даже врачей-терапевтов?
И еще сотни вопросов.
Мода на дамские сапоги возникла в мире – так считают некоторые теоретики – в результате Второй мировой войны как милитаристская. Возможно… Но в СССР их предшественниками были уже описанные мною мирные ботинки-румынки. Тем не менее к концу шестидесятых годов именно женские сапоги заняли прочное место в мировом модном обиходе. Первый вал суперпопулярности накатил вместе с так называемыми «алясками» – высокими черными замшевыми ботинками на меху. На «манной каше» – толстой плоской подошве из белого каучука. С молнией спереди… Российский климат и наши тротуары придавали аляскам отчетливый смысл. Однако потом и фасоны, и материалы для изготовления женских сапог начали использовать всё менее практичные. Тонкая кожаная подошва, высокий каблук (а то и танкетка-платформа), узкая, почти непроходимая щиколотка, вечно ломающаяся молния или отсутствие ее, делающее надевание сапога практически невозможным…
И тем не менее сапоги были обязательной частью униформы наших соотечественниц. Режиссер Р., сделавший, на мой взгляд, фильм-энциклопедию о семидесятых, не случайно вставил туда эпизод с сапогами. Герой помогает их надеть героине… Новогодняя ночь, валит снег, мороз… А сапоги, судя по тому, как мягко сваливаются набок их голенища, не особенно толстые… И «ой!» женщины, полную славянскую икру которой прихватила западноевропейская молния… Там, в этом фильме, много деталей нашей тогдашней жизни, но если деталь в него попала, значит, в жизни она была важней десятков, а то и сотен других.
Сапоги – попали.
Собственно, сапоги были женским аналогом мужских джинсов и меховых ушанок. Добыл(а), достал(а), вырвал(а) – и порядок. Уже как человек.
Как наш человек.
Штаны американские, сапоги общемировые, шапки свои, народно-номенклатурные.
Широк русский человек, как написал один русский человек. А уж советский был широк – шире некуда.
…Итак, понемногу набрался чемодан, его надо бдительно засунуть под вагонную полку, на которой самому лечь спать. Одни джинсы чего стоят… А шапку – под подушку…
И теперь осталось только договориться с проводником, чтобы предоставил под коробки с черными надписями Fragil – то есть «Осторожно, стекло!» – резервное купе и запер его ключом-трехгранкой. Проводника всегда уговорить можно, он что, не понимает, что значит STEREO?..
У
В предыдущих главах я назвал и кратко описал предметы женского и мужского пользования, которые вписывали людей в пейзаж последней трети минувшего столетия. Ведь, в сущности, наша одежда и вообще все, что нам принадлежит, в чем и с чем мы появляемся среди других людей, – это всегда нечто вроде театрального костюма, который должен соответствовать декорациям.
Например: самовар на веранде, юбки с турнюрами, белые полотняные мужские костюмы – значит, перелом позапрошлого и прошлого веков, мы отдохнем, дядя Ваня, мы отдохнем, в Москву, в Москву… Конечно, современное режиссерское прочтение может надеть на Треплева кожаную куртку, а на барышень – купальники, причем topless, – но потому оно и привлечет внимание театральной критики, что опровергнет «правильное», подразумеваемое – юбки, белые костюмы и пр.
Таким образом можно собрать «веранду» любого десятилетия.
Например: пик моды – сапоги-чулки с эластичным голенищем; мохеровые волосатые шарфы и, конечно, меховые шапки – в диапазоне от актерских лисьих до инженерских пыжиковых; и джинсы, джинсы на мужчинах и женщинах… Значит, идут семидесятые прошлого столетия, какое-нибудь выездное заседание парткома, вольнодумная жажда ленинских норм…
Но явно не хватает «самовара», центра картины. Где этот «самовар»? Что я назначу «самоваром» чеховщины застойных лет?
Вот набор терминов, которые понадобились бы для его описания. Попытка изложить всё связно – дело безнадежное, но характерные слова и выражения, поставленные в произвольном порядке, могут передать суть лучше, чем неумелое описание. Вот:
Диапазон двадцать-двадцать.
Сони, Панасоник.
Шарп, Санио, Филлипс.
Грюндиг.
Четыре дорожки.
Долби.
Двухкассетник.
Снова Шарп.
Точно двадцать-двадцать?
Точно.
И так далее…
Вот он, этот набор непонятных слов и бессмысленных выражений, стоит на почетном месте: раньше это называлось «под образами», теперь про образа не вполне понятно, поэтому говорят просто «система» или неопределенно «стерео». Огромные полированные ящики, шкафы, фасады которых утыканы разного диаметра черными или серыми конусами, уходящими вглубь ящиков. Ящики называются «колонки» и оцениваются в единицах мощности и в диапазонах воспроизводимых музыкальных частот. Диапазон 20 герц – 20 килогерц даже теоретически задает крайние возможные границы воспроизведения, но каждый второй меломан-владелец утверждает, что у него «колонки вытягивают верха двадцать три». При этом «по мощности дают триста, как истребитель, понял?». Триста чего – не уточняется, поскольку внятный смысл неизвестен ни говорящему, ни слушателю…
Вот она стоит в красном углу, «система», реально противостоящая системе. Что бы это ни было —
советская вершина стереоэлектроники хрипловатая «Симфония» или привезенный как итог многомесячных лишений и риска в братской Анголе, действительно охватывающий диапазон 20–20 Panasonic;
любимый чернокожими бандитами из Бронкса двухкассетный Sharp, по мощности сравнимый со средним танком, серебристый и мигающий, как елка, или запорожского, если не ошибаюсь, равнодушного изготовления «Весна» (если любой предмет не назывался «Весна», он назывался «Юность»), из которого кассета начинала вываливаться на второй день, а пленка в протяжке путаться петлями – на четвертый;