Камни Юсуфа
Шрифт:
Возвращаясь в усадьбу, Алексей думал обо всем, что узнал от Геласия. Особенно встревожили его слухи об иноземцах в белозерских лесах. Леса вокруг были глухие, густые, заплутать в них легко, коли без проводника идти. Вряд ли смогли бы иноземцы, кто бы они ни были, без помощи местных изменников обойтись. Надо послать людей порасспросить народ.
Новости о притязаниях князя Андомского тоже не радовали. Алчный, самолюбивый Голенище привык добиваться своих целей, не считаясь ни с кем и ни с чем. Из Белозерского дома изгнан он был шесть лет назад за воровство, точнее за попытку воровства.
Украсть Андрюшка вознамерился все те же рубины Юсуфа из ризницы Кириллово-Белозерского монастыря. А причиной послужил отказ боярина Старицкого выдать за Андрюшку свою старшую дочь Марию, которую Андрюшка приглядел как-то в Москве на пасхальных гуляниях. Мол, бедноват жених, всего лишь пятый или десятый по знатности среди своих сородичей, да и наследством не вышел, чай не Белозерский князь и даже не Ухтомский…
Через своих дружков, чтобы не вызывать подозрений, Андрюшка подговорил Марию бежать вместе с ним на смоленщину, где рассчитывал укрыться у князя Захария Сугорского, тамошнего воеводы, некогда весьма к Андрюшке расположенного. Вести из Москвы до Смоленска когда еще дойдут — а там видно будет, можно и в Литву податься. А чтобы было чем торговаться со строптивым папашей да утереть ему нос, решил Голенище выкрасть из ризницы Кириллово-Белозерского монастыря знаменитые рубины, подаренные великим князем Василием и княгиней Еленой. Когда хватятся — уже поздно будет: дочка честь не сберегла, людская молва страшна — куда папаше деваться, придется девку за ожерелье отдавать.
Только прослышал о его намерениях кто-то из дворовых и донес князю Ивану Петровичу. Князь предупредил монахов монастыря. Рубины из ризницы вынесли, а Андрюшку прямо на месте преступления и поймали. С позором князь Андомский из Белозерья бежал, а разгневанный боярин Старицкий, которому сам князь Иван Петрович рассказал о намерениях его несостоявшегося зятя, вынудил дочь за черные помыслы ее постричься в монахини и отмаливать грехи. Несколько лет об Андрюшке не было ни слуху ни духу, но видать, обиды старые он не позабыл.
Богатая добыча Юсуф-мурзы на московском шляхе, как оказывается, не давала покоя не только одному Андрюшке. Кто-то еще явно вознамерился легко разбогатеть за счет грязного дела, как следовало из рассказа Геласия. Но кто?
Россказням о неведомой злой силе, якобы охраняющей камни, князь Алексей не верил, хотя у него было не меньше поводов, чем у самого Юсуфа, в существовании той силы убедиться. Со злосчастными рубинами, как уверяла столетняя знахарка и ведунья Лукинична, почти всю жизнь прожившая в усадьбе князей Белозерских и лечившая его мать, была связана смерть княгини Натальи Кирилловны. Синеокая красавица Наталья Кирилловна, урожденная Шереметева, славилась на всю северную Русь не только редкостной природной красотой своей, но и добрым, отзывчивым сердцем. Немало средств из богатого приданого, пожалованного ей отцом, потратила она на устроение богомольных домов и приютов для нищих, убогих стариков и детей-сирот по всему белозерскому краю, жертвовала на монастыри, с особым же рвением и сочувствием души помогала она игумену Кириллово-Белозерского монастыря в устроении госпиталей для изувеченных воинов.
За благочестивое рвение ее игумен монастыря преподнес княгине на именины рубиновое ожерелье из ризницы обители. Надела его Наталья Кирилловна только раз — когда принимала у себя в усадьбе подругу свою, вдовствующую великую княгиню Елену с малолетним сыном Иваном. Вскоре после отъезда великой княгини Наталья Кирилловна заболела. Чем только ни лечили ее, кого только ни звали к больной: и сновидцев, и волхвов, и народных знахарей-травников, и чухонских колдунов-язычников, и порчу отводили, и сглазы снимали, за Орловым камнем посылали, змеиные рожки толкли в порошок, наузы завязывали да наговаривали на них, монастырская братия молилась денно и нощно — ничто не помогло. Княгиня угасала на глазах, а на теле ее уже на второй день болезни как раз в том месте, где висело ожерелье, появилась красноватая сыпь, и чем ни терли ее, чем ни выводили, пятна все увеличивались, постепенно превращаясь в кровоточащие язвы.
Не спас и ученый лекарь-итальянец, присланный из Москвы великой княгиней Еленой. Через десять дней с начала болезни Наталья Кирилловна умерла. Лекарь сказал — от простудной лихорадки.
Среди дворовых долго ходили слухи — мол, наслали по ветру на государыню кручину или след из-под ноги выбрали злоумышленники, чтобы иссушить. Только Лукинична была уверена, что вся беда — в злосчастных рубинах. Заклинание лежит на них, проклятые камни всю жизнь из Натальи Кирилловны и высосали. Десять камней в ожерелье — вот десять дней и промучилась, бедняжка, пока каждый не насытился. Ведь никто и не подумал прежде, что княгиня Белозерская стала первой, кто надел ожерелье из ларца после гибели иностранца на шляхе.
Князь Петр Иванович, глубоко верующий и благочестивый человек, Лукиничну слушать не стал, приказал ей помалкивать, а ожерелье вернул монастырю вместе с другими драгоценностями умершей супруги на помин души усопшей.
Сам он пережил любимую жену на два года. От перенесенного горя открылись раны, полученные в государевых походах, и князь Петр Иванович Белозерский скончался, оставив сиротами двоих сыновей своих, Ивана и Алексея, на попечение дядьев князя Юрия Шелешпанского и Романа Ухтомского, да на неустанные заботы великой княгини Елены, оплакивавшей смерть Натальи Кирилловны.
Но чем ближе подъезжал Алексей Петрович к дому, тем чаще мысли его обращались к Вассиане. Привязанность его к гречанке не допускала разлук, терзая сердце тоской даже и при кратком расставании. Оттого везде и всюду, на поле брани и в посольских трудах Вассиана следовала за ним, подруга, советчица, утешительница… Теперь, после гибели старшего брата Ивана, она стала самым близким ему человеком.
Оставшись без матери в раннем детстве, Вассиана за месяц до встречи с русским князем похоронила своего отца.
Обитая позолоченными листами галера с бордовыми парусами и командой немых чернокожих матросов, объяснявшихся между собой жестами, да полуразрушенный замок где-то на одном из средиземноморских островов — вот и все, что досталось обедневшей греческой царевне от отца-мореплавателя.
Чуть не каждый день князь вспоминал, как в первое утро их знакомства он вышел с Вассианой на палубу. Солнце только всходило, дул восточный пассат, друг всех мореходов. Золотая галера под бордовыми парусами неслась навстречу солнцу, гордо рассекая бирюзово-алые волны. Гречанка прошла на самый нос корабля и, прижавшись щекой к золотому венку богини, украшавшей галеру, с нетерпением всматривалась в даль: когда же появится берег? Ветер трепал ее длинные черные волосы, глаза блестели бронзовой лазурью навстречу приветственным лучам восхода. Ее дивное стройное тело сливалось в едином стремлении с наполненными ветром парусами: скорее, скорей…
Ревниво поглядывал с мостика галеры на незваного русского принца, капитан, молчаливый, гордый, наполовину испанец, наполовину араб, как выяснилось позднее, выходец из знатного кастильского рода, дон Гарсиа де Армес де Лос-Анхелес. Он начал служить еще при отце Вассианы и был единственным человеком на корабле кроме нее самой, кто не только слышал, видел, но и говорил. Это его команды беспрекословно выполняли чернокожие матросы, это он каждый день обедал и ужинал за одним столом с хозяйкой, скрашивая беседой морские путешествия. Дерзко и уверенно он вел галеру по зеленоватым зыбям Тирренского моря, мимо базальтовых скал островов, небрежно стряхивая с ботфорт клочья соленой морской пены, залетающие на мостик.