Канада
Шрифт:
В четыре мама ушла в спальню, вздремнуть. Когда дверь за ней закрылась, отец вышел из гостиной, заглянул в мою комнату, но затем подошел к двери Бернер, чтобы спросить у нее, не хотим ли мы оба съездить на ярмарку, — он, дескать, прочитал в газете, что во второй половине последнего дня ее работы входные билеты будут продаваться за полцены, а вечером там еще и фейерверк устроят. Отец добавил, что не видит причин, по которым мы не могли бы туда заглянуть. И улыбнулся — шаловливо, так мне показалось, я еще подумал, что маме он об этой своей идее ничего не сказал.
Мне, конечно, очень хотелось поехать. Я мог узнать на ярмарке много важного и непростого. Настоящие пчеловоды могли показывать там улей, одну стенку которого заменяло
Бернер ответила, что ее ярмарка не интересует. Сказала, не поднимаясь с кровати, на которой лежала, шлифуя ногти, что, по словам ее школьных подруг, в последний день на ярмарку ходят только вонючие индейцы, у которых вечно нет денег, потому что они их все пропивают. А на индейцев она уже насмотрелась — они тут всю неделю разъезжали мимо нашего дома, набившись в машины, нам даже на улицу выйти было нельзя.
Отец уже успел надеть начищенные ковбойские сапоги и отглаженные джинсы, в которых ходил на курсы по продаже земли, — но, правда, не побрился и не причесался, как делал обычно. Он улыбался, однако вид снова имел странный — такой, точно черты его лица как-то некрепко держались на каркасе из костей. Стоя в двери комнаты Бернер, он сказал: жаль, конечно, что индейцы так нам докучали, но теперь они присмиреют. Как-то раз, прибавил отец, его дядюшка Клео спросил, не хочет ли он съездить вместе с ним в Бирмингем. А отец ухаживал в то время за девушкой, ее звали Пэтси. И сказал дяде, что поехать не может, потому что хочет с ней повидаться. А через месяц дядя Клео погиб на железнодорожном переезде, у которого не работал шлагбаум, — больше отец его не видел и всегда жалел, что не поехал с ним в тот раз.
— Не понимаю, ты-то в чем был виноват? — сказала с постели Бернер. — Может, это дядюшке Клео следовало быть поосторожнее.
Ей нравилось препираться с отцом, это позволяло ей ощущать свое превосходство.
— Несомненно, — ответил отец. — Просто я думал тогда, что смогу съездить с дядей Клео в Бирмингем как-нибудь в другой раз. А получилось, что не смог.
Бернер ответила что-то, чего я из-за вентилятора не расслышал. По-моему, вот что:
— Хочешь сказать, если я с тобой не поеду, ты тоже погибнешь?
— Надеюсь, что нет, — сказал отец. — Очень и очень на это надеюсь.
Бернер случалось иногда сболтнуть чего не следовало, — я уж об этом упоминал. Отец говорил, что ей присуща «hauteur». [11]
— Это шантаж, — сказала она. — А я не люблю, когда меня шантажируют.
— Ну, может, мне следовало рассказать тебе об этом другими словами, — ответил отец.
Она снова сказала что-то, чего я не разобрал. Но уже жалобным тоном, и я понял: она вот-вот уступит отцу. Половицы в ее комнате скрипнули. Долго сопротивляться ему, если он наседал на нее, сестра не умела. Это только маме и удавалось. Мы любили их обоих, вот в чем все дело. Не забывайте об этом. Мы всегда их любили.
11
Надменность, высокомерие (фр.).
23
Наша машина ехала по Третьей улице, мимо реки, где мы с Бернер недавно кормили уток. Небо снова менялось, ветер заносил в машину самые разные запахи. С юга ползли приплюснутые, лиловатые снизу тучи. По реке бежали белые барашки, ветер срывал с них пену, брызгал водой в чаек. Собиралась гроза. Собственно, она весь день собиралась. Мама была права — близилась осень.
Я сидел сзади и думал — не о демонстрации пчел, но о шатре, в котором полиция штата выставила для показа гражданам свое оружие. Мальчики
Бернер сидела впереди, изображая недовольство тем, что ей пришлось поехать с нами, — чего ради, я не понимал. У въезда на ярмарку выстроилась очередь из машин. По дороге отец дважды спрашивал, посмотрев в зеркальце заднего обзора: «Так, а кто это там тащится за нами вплотную, а, Делл?» Но это была игра. Я оглядывался на заднее окно, никто за нами вплотную не ехал. Правда, когда он спросил в третий раз, я увидел черный автомобиль, который уже попадался мне на глаза. Мы неторопливо подвигались вдоль беленого забора ярмарки, я смотрел на верхушки аттракционов — «чертова колеса», карусели с подвешенными на тросах сиденьями (мне о ней рассказывали в школе), на круглый гребень «русских горок» и переваливавшие через него вагонетки, в которых сидели, крича и маша руками, люди. По ветру неслись музыка, шум толпы, голоса из громкоговорителей — в том числе и женские, выкрикивавшие числа бинго, — все это я слышал из дома. Нес ветер и запахи сэндвичей, навоза, чего-то сладкого. Мне страшно хотелось попасть внутрь — поскорее, пока не закрылись ворота. Я так стискивал зубы, что у меня заныла челюсть. Но движение машин замедлялось старыми колымагами и драндулетами из резервации, заполненными детьми и взрослыми, явно индейцами, да еще и компанией их же, гуськом топавшей по краю дороги, направляясь к входу для пеших посетителей.
Вот тут-то, когда наша машина оказалась всего лишь второй перед поворотом к большим въездным воротам ярмарки, я и нашел пакет с деньгами. Нервничая, засунул левую руку в щель между подушками сиденья, а там и в прохладную пустоту за ними, и мои пальцы коснулись чего-то, что я мигом вытащил наружу. Это был набитый долларами белый бумажный конверт, на котором значилось: «НАЦИОНАЛЬНЫЙ СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННЫЙ БАНК, КРИКМОР, СЕВЕРНАЯ ДАКОТА». Я так изумился, что вскрикнул: «Ой!» — достаточно громко для того, чтобы отец взглянул на меня в зеркальце водителя. Он смотрел прямо мне в глаза, и отвести взгляд я не мог.
— Что ты увидел? — спросил он. — Кого-то сзади?
Губ его я в зеркальце не видел, только глаза, поэтому голос отца казался мне отделенным от него самого. Я подумал, что сейчас он обернется ко мне, — Бернер так и сделала. Взглянула на конверт с деньгами и мгновенно отвернулась, уставившись в ветровое стекло.
— Каких-нибудь копов паршивых углядел? — спросил отец.
— Нет, — ответил я.
Шедшие за нами машины загудели. Мы замерли ровно там, где должны были повернуть налево, к ярмарке. За ее воротами стояли на траве автомобили, за ними виднелись аттракционы парка развлечений. Маячивший у ворот помощник шерифа помахал нам — проезжайте. Еще один управлял движением машин, покидавших ярмарку. Мы мешали всем.
— Так в чем дело, черт побери? — раздраженно спросил отец, глядя в зеркальце, но не трогаясь с места.
— Пчела, — ответил я. — Меня пчела ужалила.
Ничего другого мне в голову не пришло. Конверт я уже запихал к себе в джинсы, спереди. Бернер полуобернулась ко мне, усмехнулась — так, точно я сделал что-то, чего от меня не ждали. Сердце мое колотилось. Не знаю, почему я не сказал: «Я тут кучу денег нашел. Откуда они?» — а повел себя так, точно эти деньги украл я или кто-то еще, но мне нельзя допустить, чтобы меня с ними поймали, а если они исчезнут из виду, то их вроде как и не будет совсем.