Канадские поселенцы
Шрифт:
— Если так, то пусть Альфред явится завтра утром на «Портсмут», назначение его лейтенантом уже будет объявлено и оформлено к тому времени. Мы уходим, вероятно, завтра вечером или послезавтра на заре, а потому мне едва ли удастся еще раз быть у вас, мистер Кемпбель, так что я пожелаю вам и всему вашему семейству счастливого пути и прощусь с вами.
Откланявшись всем, капитан Лемлей вышел из каюты и поднялся на палубу в сопровождении Альфреда.
— Как вижу, — заметил он, обращаясь к молодому лейтенанту, — у вас прелестные кузины, мой друг, жаль, что такие очаровательные девушки будут погребены в лесах Канады! Итак, до завтра, к девяти утра!
Капитан сел в ожидавшую его шлюпку и вернулся
— Капитан Вильсон, — сказал Альфред, прощаясь поутру с капитаном транспорта, — вы такой превосходный шкипер, что я надеюсь, все время будете держаться как можно ближе к нам!
— Да, мистер Альфред, чтобы сделать вам удовольствие, постараюсь, кроме тех только случаев, когда у вас дело дойдет до перестрелки; тогда я поспешу отойти на почтительную дистанцию! — засмеялся капитан Вильсон.
— Ну, конечно! Итак, прощайте! Эмми, если ты захочешь, то можешь меня видеть в подзорную трубу, не забудь это! — добавил Альфред.
— И ты меня также, вероятно? — засмеялась Эмми. — Прощай! До свидания в подзорную трубу!
Альфред уехал на свое судно, а на другой день весь караван судов и транспортов вместе с конвоирами в числе 120 парусов ушел в море.
Здесь мы расстанемся с мистером Кемпбелем и его семьей и последуем за Альфредом на «Портсмут» на пути его в Квебек.
В продолжение нескольких дней погода стояла хорошая, и весь караван держался вместе, соблюдая порядок. Транспорт «Лондонский Купец» все время держался поблизости от «Портсмута». Альфред, стоя на вахте, большую часть времени не выпускал из рук подзорной трубы и наблюдал за тем, что делалось на транспорте, где занимались тем же, чем и он, т. е. смотрели тоже в подзорную трубу, затем махали в воздухе над головой белым платочком в знак привета. Но вот они пришли к берегам Ньюфаундленда, и их заволокло густым белым туманом. Военные суда почти беспрерывно давали выстрелы, чтобы остальные суда могли знать направление и следовать за ними, а на торговых судах и транспортах звонили в колокол, чтобы не наткнуться друг на друга.
Туман держался двое суток, а на третий день в ту самую пору, когда все маленькое общество на «Лондонском Купце» сидело за обедом, капитан Вильсон вдруг услышал шум, топот и крики на палубе. Поспешно выбежав наверх, он увидел, что команда какого-то французского судна взяла его судно на абордаж и оттеснила вниз команду транспорта, иначе говоря, овладела его судном. Так как ничего не оставалось делать, то капитан поспешил в каюту известить своих пассажиров, что он в плену у французов. Хотя известие это и поразило их, тем не менее никто не жаловался и не плакал, зная, что этим беде не поможешь.
Однако аппетит у всех пропал, и обед остался почти не тронутым; но зато французский офицер и его люди быстро уничтожили все, что от него осталось.
Четверть часа спустя капитан Вильсон, все это время остававшийся на палубе, пришел вниз с известием, что туман начинает рассеиваться, и он надеется, что их конвоиры отобьют их у французов. Это весьма порадовало мистера Кемпбеля и его семью; вскоре они услышали пушечную пальбу в недалеком расстоянии, и французы, находившиеся на борту «Лондонского Купца», стали проявлять несомненные признаки тревоги и беспокойства.
Дело в том что небольшая французская эскадра, состоящая из одного 60-пушечного корабля и двух корветов, подстерегала караван английских торговых судов и транспортов и под прикрытием тумана врезалась в самую середину каравана; прежде чем их успели заметить, они захватили несколько судов и собиралась увести их за собой. Но благодаря тому же туману их 60-пушечный корабль подошел настолько близко к «Портсмуту», что Альфред, стоявший в это время вахту и зорко смотревший во все стороны, заметил, что близстоящее судно не из числа судов их каравана.
Он поспешил уведомить капитана, и людям было немедленно приказано стать по местам, но без сигнальных свистков, без барабанного боя, без малейшего шума; приказано было даже не говорить, чтобы неприятель не мог заметить, что они так близко. Между тем с «Портсмута» видели, как с французского корабля спускали катера, которые абордировали другие, близ находящиеся суда, при этом слышна была и французская команда. Теперь не оставалось больше сомнения, и капитан Лемлей повернул нос своего корабля прямо против неприятеля и угостил его своим бортовым огнем в тот момент, когда тот вовсе не был к тому подготовлен, хотя на всякий случай орудия его были освобождены от чехлов и в полной готовности. В ответ на огонь «Портсмута» французы ответили криком: «Vive la Republique! „ В следующий момент завязался горячий бой, причем «Портсмут“ имел то преимущество на своей стороне, что успел стать поперек пути неприятелю.
На море от усиленной пальбы вдруг наступил полный штиль, и суда оставались неподвижно на своих местах. Француз мог отвечать на бортовой огонь неприятеля только из шести или пяти носовых орудий; оба судна были окутаны густым дымом, так что трудно было что-нибудь различить, несмотря даже на то, что сражающиеся суда подошли друг к другу совершенно близко.
На «Портсмуте» можно было с трудом разглядеть только бушприт неприятельского судна, но и этого было достаточно, чтобы знать, куда направить огонь. Стрельба с обоих судов шла беспрерывная, но нельзя было судить, каковы были результаты. После получасовой перестрелки сражающиеся сошлись так близко, что утлегарь французского корабля очутился между грот— и фок-мачтами «Портсмута». Тогда капитан Лемлей приказал привязать бушприт французского корабля к грот-мачте своего судна, что и было немедленно исполнено лейтенантом Кемпбелем и несколькими матросами без большого урона, потому что туман и дым были еще настолько густы, что французы на баке не могли видеть, что делалось на их бушприте.
— Теперь это судно наше! — сказал капитан Лемлей своему старшему лейтенанту.
— Да, сэр, я полагаю, что если бы туман рассеялся, французы спустили бы свой флаг!
— Не думайте этого, они будут биться до последней крайности! Я их знаю, этих республиканцев: они дерутся отчаянно и на суше, и на море!
— Туман рассеивается, сэр, с северной стороны!
— Да, да, вижу, — сказал капитан Лемлей. — Ну, чем скорее разъяснеет, тем лучше; тогда мы увидим, что натворили наши орудия у них и их выстрелы у нас.
Серебристо-белая полоса в северной части горизонта постепенно ширилась и подымалась все выше и выше, и на море появилась рябь от набегающего ветерка; наконец туман поднялся, подобно театральному занавесу, и обнаружил как местонахождение и состояние всего каравана судов, так и сражавшихся судов. Капитан Лемлей увидел, что сражение происходило посредине каравана, и что все суда и сейчас еще сбились кругом, за исключением приблизительно шестнадцати из них, которые были отведены неприятелем на расстояние полутора или двух миль от каравана и повернуты носом в противоположном направлении. Это были, очевидно, суда, захваченные неприятелем. Два английских фрегата, замыкавшие караван, находились еще в двух-трех милях расстояния, но шли теперь на всех парусах на помощь «Портсмуту». Многие из судов каравана, находившиеся под огнем, пострадали в своей оснастке, а, быть может, и более серьезно, чего теперь еще никак нельзя было определить. Но французское линейное судно страшно пострадало: и грот— и фок-мачты его были снесены и упали за борт, все его передние орудия были подбиты, и вообще на борту его все было в ужасающем виде.