Канатоходец: Воспоминания
Шрифт:
2. Никита Иванович Харюс, украинский националист. Он хорошо рассказывал о традициях деревенской украинской культуры, присовокупляя сюда легендарные истории о национальных героях прошлого. Его задачей было освобождение и возрождение своего народа, чтобы «у каждого были и хлеб, и сало». «Мы, — говорил он, — заставим всех работать, в том числе и этих б-ей балерин заставим землю пахать». Он уже побывал в лагере и бежал оттуда. Дошел от Коми Республики до Новороссийска, куда приходили желанные зарубежные пароходы. Рассказывал, как крестьянки коми народа подкармливали его и давали продукты на дорогу. Вид у него был простецкий. В Новороссийске представился рабочим и стал работать на верфи. Его всё хотели женить на одной бабушке. Все шло хорошо, но выдало письмо родным. Его проследили, нашли. На
3. Меньшевик, имя которого не удалось сохранить в памяти. Он прежде служил инженером-механиком в Черноморской эскадре. Год отсидел за участие в меньшевистском движении, еще при старом режиме. В наши дни успешно работал в полиграфии. Но как-то его посетил старый друг. Посидели, поговорили, оценили происходящее — они ведь также воспитывались на марксизме, только иной окраски. И вот этот разговор обошелся в пять лет лагерей. В этапе я, судя по всему, встретился с сыном того, кто передал по назначению содержание беседы. Так круг замыкался нередко.
Теперь несколько слов об общем порядке в камере. Круговая порука — за поступок любого отвечает вся камера. Распоряжался камерной жизнью староста, честно избираемый и всеми уважаемый. Если, скажем, кому-то очень нужно «перестучаться» с содельцем, то он должен подойти к старосте, все объяснить и получить (в серьезном случае) право на перестукивание. В случае если перестукивание будет обнаружено, то камеру могут лишить (на время) прогулки или ларька. Характерно то, что решение поставить камеру под удар принималось старостой единолично и при этом гарантировалось сохранение в тайне содержания беседы со старостой.
Вторым лицом в камере был культорг. Он организовывал совместные беседы, доклады на разные темы (в том числе научные). По вечерам устраивались концерты: декламирование, пение оперных арий и романсов или рассказы мемуарного характера.
В тюрьме была отличная библиотека. Раз в десять дней можно было выписывать по нескольку книг, в том числе и на иностранных языках, со словарями в придачу. Это было очень важно для меня.
В тюрьме была разработана и система межкамерной связи. Почти каждый день кого-нибудь куда-то уводили или увозили — то ли на допрос в Лубянскую Центральную тюрьму, то ли в санчасть или еще куда. Уходящие встречались на пути со многими. Поэтому, когда мне нужно было что-то передать, я, приходя со следствия, рассказывал о том, что нужно передать, а дальше все шло по цепочке встреч.
Вот пример: в начале следствия следователь намекал на то, что весь исходный материал пошел от И. Шаревского. Мне важно было уточнить. И вот «пошла депеша». Результат: открывается на мгновение дверной глазок, и голос: «Вася, не верь!» И дальше какой-то шум борьбы за дверью. Правда, Шаревскому за этот ответ пришлось несколько дней отсидеть в карцере — Пугачевской башне. Об этом тоже пришла тюремная депеша.
Я счастлив был тем, что мне удалось оказаться в Бутырках еще в те времена, когда там сохранялись вольнолюбивые традиции русских революционеров.
4. Приговор
Июнь 18-го дня 1937 г. Мне объявляют приговор: 5 лет исправительно-трудовых лагерей по ст. 58, п. 10–11 [130] . Приговор вынесен Особым Совещанием, естественно, заочно — со мной не пожелал поговорить даже прокурор. В те дни это было максимально возможное наказание по заочному приговору. Чудом оказалось, что мы не пошли по суду — видимо, мое сопротивление сыграло существенную роль. Материалам предварительного следствия дана была иная интерпретация, и, естественно, на суде многие подсудимые могли бы ее поддержать. Второе чудо состояло в том, что мы прошли до того, как Особое Совещание получило (вскоре) право давать срок 10 лет. Тогда я, наверное, получил бы этот срок, что в дальнейшем все очень бы осложнило.
130
Попросту это звучало так: осужден за контрреволюционную деятельность, что обозначалось индексом КРД. Здесь существенен не только срок, но еще и его качественная окраска. Троцкисты осуждались по индексу КРТД, что было значительно серьезнее при том же сроке.
Около кабинета, где зачитывался приговор, собрались все со дельцы, которые проходили по Особому Совещанию [131] . Потом нас всех отправили в одну и ту же пересыльную камеру. Вот тут мы могли уже от души наговориться [132] . У меня не испортились дружеские отношения с Проферансовым, несмотря на то что он давал показания против меня, что, конечно, очень затрудняло противостояние следствию. Но здесь было одно смягчающее обстоятельство. Оно относится к его личной жизни — до ареста он потерпел крах в любовной истории и переживал это трагически. И когда наконец в другом варианте все устроилось и он был безмерно счастлив, случился арест. И ему, естественно, хотелось поверить в обещание следователя — ссылку, его последнюю надежду. Я понимаю, что на самом деле это слабое оправдание, но разрушить прежнюю дружбу для меня было немыслимо.
131
Часть участников этого дела прошла по Военной Коллегии Верховного Суда, но об этом разговор пойдет позднее.
132
Вот список оказавшихся вместе: С. Р. Ляшук — математик, П.А. Аренский — театральный деятель, Г. В. Гориневский — архитектор, Б. В. Коростелев — сотрудник ЦАГИ (его все сторонились). Из нашей молодежной группы, кроме меня, были: Ю.(Г.) Проферансов — геолог и И. Брешков — учитель.
Что касается старших участников движения, то их позиция оставалась неясной — они уклонялись от обсуждения этой темы. Но к этому я вернусь позднее.
Как много было передумано в эти дни, как много переговорено. Мы понимали, что теперь пойдем навстречу смерти. Кому из нас какой достанется жребий?
К нам в тюрьму приходили сведения о том, что обстановка в лагерях ужесточается день ото дня. То были годы безудержного нарастания террора. Террора, направленного против людей во имя безумной идеи.
Мы понимали, что из всех находящихся в пересыльной камере только наша группа, наверное, попала сюда, сделав свой выбор сознательно еще на свободе. Было даже некоторое чувство гордости за этот выбор, мы как бы продолжили традицию русских революционеров. И именно сознание значимости собственного решения дало нам силу выжить в лагерях. Погиб (в первый год лагерной жизни) только Юра Проферансов. Казалось бы, он как геолог, привыкший к полевой жизни, должен был легче других приспособиться к лагерной жизни. Но, видимо, надрыв незавершенной любви сломал его. Нелегко человеку заглушить первую блеснувшую взаимную любовь…
5. Сибирский тракт
Он памятен в русской истории. Сколько смелых, неповинующихся прошли по нему. Настал и мой черед.
На «черных воронах» (так назывались тюремные автобусы) нас отвозили на товарную станцию Ярославского вокзала. Там нас ожидал поезд, составленный полностью из теплушек — товарных вагонов, приспособленных для тюремных перевозок. В них были двухэтажные нары, подобие туалета и одно маленькое окошечко. Заключенных в вагон набивалось столько, что на нарах можно было размещаться только вплотную. Поезд шел до Владивостока целый месяц — по расписанию товарных поездов. На землю мы сходили только один раз — в Красноярске. Там нас строем вели в баню через весь город, под усиленным конвоем с собаками.