Канцелярская крыса
Шрифт:
— Отчего вам вздумалось меня убить? — резко спросил Герти, хлопнув ладонью по столу так, что жалобно звякнул заварочный чайник, — Я не оставил наследства вашему прапрадеду? Или мой потомок станет новым Бонапартом? Или это своего рода развлечение в вашем времени, отправляться в прошлое, чтоб застрелить ничего не подозревающего человека? Темпоральное сафари?
Брейтман перестал есть.
— Все немного сложнее, полковник, — вздохнул он, — Кстати, раз уж на то пошло, не стоит ли мне обращаться к вам по настоящему имени, мистер Уинтреблоссом?
Герти
«Слишком долго прожил под чужой личиной, — подумалось Герти, — Вот нервы и шалят. Как жаль, что в моем случае ваниль, скорее всего, не поможет…»
— Откуда вы знаете? — прошипел Герти.
Брейтман безмятежно улыбнулся.
— Я мог бы сказать, что будущему все ведомо. Но лучше скажу правду. Ваше имя я узнал из вашего бумажника. Да, того самого, похищенного в первый же ваш день на острове. Дело в том, что его похитили по моему приказу.
Герти вновь вспомнил бродягу, перхающего угольной пылью.
— Негодяй! Значит, вы не только убийца, но и вор?
— При этом я еще и ученый, — Брейтман не очень изящно сплюнул в блюдце крошку, — К вашим услугам. Впрочем, призываю вас отбросить эмоции. Наше дело и так непозволительно запуталось.
— Какое еще наше дело? — спросил Герти, не скрывая презрения, — У меня не может быть никаких дел с такими, как вы!
— Слишком поздно, мистер Уинтерблоссом. Потому что вы уже по шею в этом деле. Я бы и сам рад обойтись без вашего участия, но…. Вы не поверите, насколько все сложно.
Герти демонстративно взял в руки револьвер.
— Тогда начинайте говорить, мистер путешественник.
Брейтман вздохнул.
— Некоторые лекции я начинаю с вопросов. Это хороший прием. Вместо того, чтоб погрузить слушателя в море чужих мыслей, они подстегивают его собственные. Заставляют сконцентрироваться и заново оценить все, ему известное. Я буду задавать вам вопросы, мистер Уинтерблоссом. Едва ли вы сможете ответить на них. Но в тот момент, когда вы задумаетесь, возможно, вы откроете для себя что-то новое.
— Прекратите ваши словесные фокусы!.. — потребовал Герти.
— Что такое Новый Бангор?
Этого вопроса он не ждал.
— Простите?..
— Отвечайте, мистер Уинтерблоссом. Отвечайте не задумываясь. Что такое Новый Бангор?
— Это… остров, — беспомощно сказал Герти, все еще сжимая в руке револьвер, — Самая южная колония Ее Величества в Полинезии.
— Прекрасно. В каком году она основана?
Герти уставился на него, ничего не понимая.
— В тысяча семьсот… Или позвольте, в тысяча шестьсот… Господи, да какая разница?
— Кто является ее генерал-губернатором на настоящий момент?
— Н-не помню. Вылетело из головы.
— Кем был открыт остров?
Брейтман задавал вопросы быстро, один за
— На какой широте находится Новый Бангор?
— Стойте… Погодите…
— Какой у него флаг?
— Какое отношение все это имеет ко мне?
— Когда вы узнали о существовании Нового Бангора?
— Давным-давно, в детстве.
— Откуда?
— Из учебника, надо думать, откуда еще?
— Вы помните карты острова из учебника? Может, что-нибудь еще? Норму климатических осадков? Количество выращиваемого в год сахарного тростника?
— Отстаньте вы от меня с дурацкими вопросами! — крикнул наконец Герти, вконец сбитый с толку и смущенный, — Что вам от меня надо?
Брейтман промокнул губы салфеткой.
— Мне надо, чтоб вы начали думать, — мягко сказал он, — И вы уже близки к этому. Не расстраивайтесь, сейчас вы пробиваетесь через своего рода ментальный барьер. Это нелегкий процесс. Иногда даже страшный. Но неизбежный, если вы хотите взглянуть правде в глаза.
«Он попросту дурачит меня, — устало подумал Герти, не зная, что делать с револьвером, — Пускает пыль в глаза, пытается запутать. Для того и эти бессмысленные вопросы. Вот к чему он ведет…»
— Продолжаем, — мягкость в голосе Брейтмана быстро уступила место жесткому напору, — Вспомните то время, когда жили в Лондоне.
Герти вспомнил.
К его собственному удивлению это далось ему не без труда. Все воспоминания о Лондоне показались вдруг смазанными, тусклыми, как контуры на картине, которую повесили слишком близко от камина и краски на которой поплыли от жара. И сам Лондон на краткий миг вдруг показался ему картиной. Зыбкой и едва видимой картиной, которую он увидел в чужой квартире через мутное стекло. Он помнил гул трамваев на Пикадилли, помнил запах сырого лондонского рассвета, помнил беспокойные звоночки в канцелярии мистера Пиддлза, помнил густой угольный смог, стелющийся над неприветливой Темзой… Он помнил много вещей, но все эти вещи отчего-то отказывались соединяться друг с другом, как кусочки сложной головоломки, которая упала с каминной полки и разбилась на тысячу фрагментов.
Что ж, это было ожидаемо. За три месяца, проведенных на острове свежие впечатления успели полностью перекрыть воспоминания о лондонской жизни, которая уже казалась ему далекой и блеклой, будто выцветший холст в позолоченной и порядком рассохшейся раме.
— Воспоминания не кажутся вам смазанными?
— Немного, — натянуто произнес Герти, не желая признаваться в этом даже самому себе, — А вы откуда знаете?
— Это влияние острова. Так обычно и происходит.
— Что происходит? И что с моей памятью?