Канцелярская крыса
Шрифт:
— Если честно, есть одна вещь, в которой вы можете мне немного помочь… — сказал Герти, немного теряясь от подобного напора.
— Сколько вы хотите?
Подобная прямота оскорбила Герти. Автоматон с самого начала знал, что человек попросит у него денег. Обычный шантаж. Как это характерно для людей с их низменными и алчными инстинктами. Конечно же. Чего еще мог хотеть человек, случайно ставший свидетелем величайшей тайны?..
— Простите! — воспротивился Герти, возмущенный в лучших чувствах, — Вопрос стоит не так. Вы несколько смещаете…
— Сколько. Вы. Хотите.
Автоматон выжидающе
Герти понял, что говорить что-то бессмысленно. Бессмысленно заверять автоматона в своей преданности или восхищении, бессмысленно нести благостную чушь о равенстве разумных индвивидов. Бессмысленно сопереживать. Это механическое существо успело заглянуть в человеческую душу. И увидело там достаточно. Разговора не будет.
— Десять фунтов, — пробормотал Герти, безотчетно комкая салфетку, — Десять фунтов будет достаточно.
— Совсем немного, — заметил «мистер Иггис», — Я удивлен. Дело ваше. Я дам вам деньги прямо сейчас. Вы ведь не захотите подняться в мой номер?
— Кхм…
— Я так и думал. Ждите меня здесь. Я спущусь с деньгами. Передам их вам. И немедленно покину гостиницу. Больше вы меня не увидите.
«Мистер Иггис» шевельнулся, словно собирался вставать. Герти понял, что сейчас все и закончится. Эпохальное событие завершится и, слава Богу, за ним не будут наблюдать тысячи журналистов. Иначе на следующий день на передовицах всех газет появилось бы лицо Гилберта Уинтерблоссома, обескураженное и смущенное подобным финалом.
Диалога машины и человека не получилось, вернее, получился, но в таком ключе, что хуже и не придумаешь. Машина попросту спроецировала на человека все то, что было ей известно о человеческой природе. Алчность и жадность. Машина не хотела вести беседу. Она хотела откупиться от докучливого человека и продолжить свое бесконечное путешествие в одиночестве.
«Мистер Иггис» принесет ему деньги и, не прощаясь, покинет гостиницу. Больше его Герти никогда не увидит. А через несколько дней «мистер Иггис» навсегда покинет остров. Это значит, что Герти больше никогда не представится шанса поговорить с искусственным человеком. Единения разумов, природного и искусственного, не произойдет. Слишком разные, хоть и сосуществующие в едином мире, они никогда более не соприкоснутся.
Но у него остались вопросы. Множество, огромное множество вопросов. Существо, которое сидело напротив Герти, было уникальным, невероятным, не имеющим аналогов. Возможно, это единственный экземпляр во всем мире, и больше подобных ему не будет. Кому нужны механические слуги, слишком умные и самостоятельные, чтоб прислуживать человеку?
— Стойте! — не выдержал Герти.
«Мистер Иггис» замер, не успев подняться.
— Что вам угодно? — холодно спросил он.
— У меня вопрос. Один вопрос. Просто… Вы же сейчас уйдете, верно? И я больше никогда вас не увижу?
Машина в человеческом обличье медленно кивнула.
— Именно так все и произойдет.
— Я хочу знать. Хотел бы…
— Что вы хотите знать?
В зал ресторана вошел коридорный, тот самый парень, что посвятил Герти в искусство понимать тайную клинопись на багаже. Он обвел зал взглядом и, заметив Герти, поспешно двинулся к их с «мистером Иггисом» столику. Но Герти решительным жестом заставил его замереть. Не до того сейчас. У него есть право на вопрос. Единственный вопрос, который человек может задать не человеку. Своему творению. Это должен быть какой-нибудь очень важный вопрос. Очень серьезный. Такой, чтоб проникнуть в самую суть, в сердцевину замкнутой раковины…
— Скажите, мистер Иггис… Что есть человеческая жизнь?
«Мистер Иггис» вдруг усмехнулся. Губы его, обычно неестественные, явственно шевельнулись. Усталая сардоническая усмешка существа, которое никогда не было человеком, и не знало, что это такое — быть человеком.
— Человеческая жизнь — это ёлочная игрушка.
— Что?
— Стеклянный шар, который болтается на ёлочной ветке. Снаружи он украшен позолотой, а внутри его находится пустота.
— Это какая-то метафора? Простите, не совсем понял…
— Дети возятся с ёлочными игрушками, очарованные их мнимой красотой. Они не знают или не хотят думать о том, что за позолотой скрывается пустота. В какой-то момент, рано или поздно, игрушка разбивается. Так всегда бывает. И тогда позолота теряет всякую значимость, потому что уже не может сдержать прущую изнутри пустоту. А перед пустотой бессильны все. И еще… Ёлочную игрушку трудно разбить только в первый раз. Потом это может стать привычкой.
«Мистер Иггис» коротко кивнул Герти и встал из-за стола. Костюм в тонкую серую клетку висел на его сухой фигуре, как на вешалке. Мертвая, невыразительная ткань. Но глаза «мистера Иггиса» в это мгновенье показались Герти не просто осмысленными, но и скрывающими какое-то новое, непонятное ему, чувство. Пренебрежение? Усталость? Сочувствие? Герти замер за столом, глядя в спину удаляющегося автоматона, пытаясь понять, что именно ему удалось разглядеть в последний момент во взгляде высшего существа. Существа, которому он, Гилберт Уинтерблоссом, никогда не станет равным.
— Эй, мистер! Мистер из шестнадцатого!
К его столику уже пробирался коридорный. Обнаружив, что Герти сидит один, он, верно, рассудил, что теперь можно привлечь его внимание.
— В чем дело? — рассеянно спросил Герти. Он все еще глядел на узкую спину в мелкую серую полоску.
— Один человек принес пакет, — затараторил мальчишка, поправляя форменную кепку, — Имени не назвал, но сказал, чтоб передали его джентльмену из Канцелярии. Видимо, вас имел в виду. Я оставил его у консьержа, но если желаете…
Герти еще ничего толком не понял, но «мистер Иггис» вдруг замер посреди зала. Словно споткнулся. Может, дефект заржавевшего шарнира?
Когда «мистер Иггис» повернулся, Герти едва не вскочил от удивления сам. В невыразительном лице автоматона произошла перемена. Впервые за все время, что Герти знал постояльца семнадцатого номера, оно скривилось от ярости. В этом не было никакого сомнения. На мертвой имитации плоти было самое настоящее выражение ярости. И вполне человеческой. Сухие бледные губы разомкнулись.