Каникулы вне закона
Шрифт:
— Ешь лучше, — сказала Ляззат. — Это вкусно. Салаты, морские продукты, вот это кисло-сладкое… Я соус выпью, не возражаешь? Некоторые с похмелья рассол тянут. Муж так делает…
— Ты замужем?
— Давно, — ответила она. — Но… без детей. А ты?
Она споткнулась, хотела сказать «пока без детей», я почувствовал. И опять, как вчера, неприметно перевела нас на «ты».
— Все у меня нормально.
Наверное, микрофон пристроили в её бюсте. Было на что посмотреть.
«Я же ещё и должен помогать заполнять досье на себя, — подумал я. — Да пошли они все со своим вопросником…»
Мне и понравилось,
— Расслабься, — сказал она — Все предрешено… Скоро поедем.
Я подумал: минувшей ночью, может быть, Ляззат и прикрывала меня во хмелю и с горя, бессознательно, в «подкорке» заменяя мною Усмана, но теперь она именно меня караулит так же, как караулили люди в двух «Жигулях», караулит вместо них. И ещё я подумал, что следовало бы все-таки потискать её в кровати. Микрофон определенно держался на ней на присосках. Теперь-то я не сомневался в его существовании. Силен задним умом…
Но чего ждет и ждет её командование? Когда Матье ввалится в мышеловку, где на роли сыра дергается крестный?
Обедать Ляззат отвела меня, назовем это так, на второй этаж гостиницы в ресторан, где ленивого официанта с меню пришлось ждать четверть часа. Одновременно с ним появилась кампания французов с переводчицами, и я молил Бога, чтобы они уселись за соседний столик. Они и уселись. Когда, приняв у Ляззат заказ, увалень на кривоватых ножонках унес меню, я развернулся на стуле и, извинившись за беспокойство, попросил ближнего из французов одолжить для уточнения его экземпляр. Де, мол, рассеянность, забыл про десерт. Я старался наговорить как можно больше французских слов.
Кудрявый парень воскликнул:
— Смотрите-ка, соотечественник! Вы давно здесь, месье?
И все они уставились на Ляззат. Действительно, было на что посмотреть.
Она пребольно пнула меня под столом носком туфли. И, растянув пухлые губы в улыбке, прошипела сквозь перламутровые зубы:
— Говори только по-русски… Понял?
— Недавно, два дня… Но я не француз, — сказал я. — Вот приехал делать предложение. Познакомились по переписке, знаете ли…
Второй тычок туфлей.
— Только по-русски, это приказ, — прошептала Ляззат.
Толстенькая переводчица выпустила дым в нашу сторону и сказала:
— Дама ревнует своего спутника, Энцо!
— Но я не голубой, честное слово! — ответил француз с итальянским именем.
Я засмеялся, и за мной все за французским столиком.
— Парень подумал, что ты ревнуешь, Ляззат, и говорит, что он не голубой, — перевел я.
Ляззат засмеялась, и за французским столиком тоже из вежливости.
— Больше на языках общаться не буду, обещаю, — сказал я Ляззат.
Выяснено: французского она не знает, блокировка становится жесткой, хотя выданный ею же мобильный телефон остается в кармане моего пиджака. Обеспокоенность Ляззат свидетельствовала, что микрофон с неё тоже сняли…
До четырех оставалось два с половиной часа. Я бы мог набрать номер Матье и, когда он снимет трубку, попросить к телефону
Она не спросила, кому я позвонил. Да и зачем? Контакт записан, кому следует им займутся, допрос на этот счет — тоже их дело. А Ляззат — страж, продолжение забот о моей персоне, начатых вчера «сладкой парочкой».
Я захлопнул крышку мобильного телефона и протянул его Ляззат. Мне показалось, у неё слегка дрогнули губы. Она отвернулась и сделала знак кривоногому официанту.
— Десертов будет три, — сказала она, когда он подошел.
Коренастый казах в казенной пиджачной тройке и с омертвелым, изношенным лицом появился в дверях ресторана. Не осматриваясь, мягко ступая небольшими ступнями, направился ко мне. Прямиком. Это ощущение возникло немедленно. Приближаясь, из фигуры он превращался в портрет. Кожа на скулах, носу и залысинах казалась навощенной. Отвратительное сравнение пришло само по себе: резиновая маска, как у хирурга перчатки на руках…
Когда он сел, я приметил лысину, прикрытую редкими прядками, начесанными с виска. Их слегка задирало сквозняком. Растянулись тонкие губы. В углах ничего не выражающих глаз возникло по морщине. Действительно, как на резиновой маске. Он улыбнулся, должно быть.
— Я подполковник национальной безопасности Бугенбай Ибраев, — сказал казах. — Кто вы?
Он давал мне время подумать. Ел клубнику в сметане, запивая глоточками кофе с молоком. Угощение материализовалось на столе за полминуты до его появления на стуле рядом со мной.
От типа буквально тянуло смертью. Танцовщицы из «Стейк-хауза». Усмана. И, не исключено, моей. Отчего бы и нет? Заполучи я заказанные Шлайном документы, неприкасаемые здесь репутации, словно поставленные на ребро и в ряд костяшки домино, попадали бы, начиная с первой тронутой. И одна, конечно, символизировала бы поверженного подполковника. Так что пощады не приходилось ждать.
Дико поверить, будто он не запрашивал Москву, сообразив, что я полный тезка полковника Ефима Шлайна. Да только что-то уж просто все складывается. Заказчик, пославший меня, выходит, здешних за дураков держит, тогда как на самом деле это, наверное, не совсем так… Ибраев сказал это, доев клубнику и задумчиво гоняя кофейную гущу в крошечной чашечке, которую вертел между пальцами, жесткими, как грабельные зубья.
Я молчал. Действительно: а что говорить?
— Ефим Шлайн благородный человек. Он собирается вас вызволять, сообщил Ибраев.
Удар, который я получил, в бангкокской конторе моего первого босса, майора Випола, назвали бы «кошачья лапка». Здешнего термина я не знал. Практически невидимый, удар нежен молниеносностью — боль приходит секунд через десять. Другие его преимущества: ни следа на теле и без клинических последствий для поджелудочной, печени, селезенки и остального подобного. Щадящий, одним словом. Известно, что со сломанным ребром человек продолжает ходить и поднимать не слишком тяжелое.