Капитал (сборник)
Шрифт:
Так и моргая глазом, парень долго и муторно бил Краснова кулаками по лицу, а Краснов стоял на ногах и сносил удары подобно Мохаммеду Али, не напрягая шею. Только смешно кувыркалась головка.
Наконец парень устал и вытер рукавом со лба благородные пот и кровь.
– Тебе чего надо-то? – задыхаясь, спросил он Краснова.
– Смерти твоей! – зарычал Краснов.
Один, второй, … пятый полетели в лицо парню камни. Тот бежал на Краснова, а Краснов отскакивал и из карманов пуховика хватал новые и новые снаряды.
Друзья парня стояли опешившие,
Краснов бросил последний камень и двинулся врукопашную. Он по-матросски рванул на груди пуховик, а парень, увидев лик Христа и чесночное ожерелье, отступил.
– Псих! – взвизгнул парень.
Появился кол, и уже попятились двое невольных секундантов.
– Пошли отсюда! – крикнул один. – Может, этот пацан заразный!
Взяв кол в зубы, Краснов стал поддевать ладонями осеннюю грязь и швырять злу в спины.
Домой он бежал уверенный, что там уже настало счастье. Интересно было увидеть, какое оно. Увидеть и нахвастать: это всё я!
Он вбежал в квартиру и крикнул:
– Мам!
– Она должна была ответить: «А у нас счастье!» Но ответила:
– Наконец-то! Иди, поешь, я сочень испекла.
Не снимая святых облачений, Краснов прошагал на кухню.
– Как дела? – бодро спросил он.
Дальше Краснов не успевал спрашивать и отвечать. Как маленького, мать бросилась раздевать его, мыть и причитать над ним:
– Ну, дурак! Ну и дурак! Молния с мясом выдрана! В чём завтра в школу-то пойдёшь? Где мы ещё тебе одёжку найдём? Отец без работы. У меня полгода зарплаты нет. Ну и дурак! А я думаю, что это чеснока меньше стало!
Краснов жмурил глаза. Они мокли и заплывали синяками.
2.
– На Новый год приходи к нам! Слышишь? – сказала сестра, накладывая щи, и добро-добро улыбаясь.
– Ладно, – сказал Краснов, видя улыбку.
– От себя ничего не придумывай! Мы уже начали закупаться.
– Почему это? Я на работу устроился. До праздников аванс получу.
– Ну! Куда? – сестра улыбнулась на этот раз правдиво.
– Водителем в администрацию.
– Ух ты, молодец! И кого возишь?
– Всяких. Сегодня начальника отдела культуры возил. Завтра депутата Асафьева повезу.
– Здорово!
– Да. Только дерьма там приходиться видеть. Гомосек на гомосеке. Тот же Асафьев, предупредили, до маленьких мальчиков охоч.
– Что поделаешь, – вздохнула сестра. – Везде так. Тебе б, конечно, заводы строить с твоей-то головой. Но и эта работа хорошая, хоть на ноги встанешь. Давай я одну бутылку шампанского открою!
– Не-не! Завтра ехать. Не буду.
Одеваясь, Краснов достал из кармана куртки красного будёновца на коне.
– На, отдай племяшке, когда проснётся, – Краснов протянул будёновца сестре. – Сегодня у родителей был, в своих детских игрушках покопался.
– У родителей? – сестра потемнела. – Как они?
– Как… обычно, как. Одни игрушки в доме и остались.
– Давно не была. Видеть их больше не могу.
Сестра зачем-то понюхала пластмассового будёновца и пробурчала:
– Надо с хозяйственным мылом вымыть.
Краснов шёл к своей 47-й
Чего боялся и желал, то и случилось. Из 43-й появилась Аня.
– О! Привет! – сверкнула Аня белыми зубками так, что в коридоре, кажется, прибавилось света. – Как дела? Приходи к нам сегодня на блины!
Она не дала ему даже поздороваться, осыпая вопросами и предложениями, на которые сама ни разу не дожидалась ответа. Что на улице, холодно? Что не видно тебя? Придёшь к нам на Новый год?
Краснов по привычке пропускал её щебет, а о чём беспокоился, так это как лишний раз скосить глаза на её обутые в сланцы ноги с розовым педикюром.
Внизу начинало безобразно щекотать.
– С кем ты трещишь? – высунул голову муж Ани, Вася Пластилин. – Здорово, Тол и к! Мне с Питера канистру коньяка привезли. Жду тебя!
– Не могу, – ответил окосевший Краснов. – На работу завтра.
– Правда? Куда?..
Краснов налил чая, сел за стол и положил перед собой газетный свёрток, принесённый от родителей.
Он пил чай и думал, что счастье обязательно настанет. Там будет и собственная женщина с розовым педикюром, и подарки племяннику, и спокойные, трезвые родители. Счастью быть!
Он развернул газету. В ней лежал осиновый кол. Как раз на фотографии депутата Асафьева, человека с большой головой, похожей на молот.
Ты живой
На груди Ивана росла шерсть, и женщины отдавались ему с той обречённой покорностью, с которой раньше жертвовали себя кощеям, минотаврам и другим древним денди. Его густой волос бурно лез через ворот и между пуговиц одежды, а тонкие рубашки спереди дыбились, благодаря чему стать Ивана имела пышный вид. Вдобавок далеко вперёд выдавался хрящеватый нос, а голубые, едва не в поллица, глаза дополняли внешность до сходства с мультипликационным Мамонтёнком.
Невинность у Ивана отняла парикмахер Наталья, застав его врасплох, пока он был ещё только пушистым, но не мохнатым подростком. Сидели они молчаливые летом на лавочке и стеснялись своих разных возрастов. Душные запахи, вечерний визг ласточек, а в углах уже ждала своего коварного выхода ночь. Вдруг Наталья глянула на Ивана сплошными чёрными глазами, как кошка на мышь. Не успел Иван подумать о плохом, она накинулась и стала душить его поцелуями. У него кончился воздух сказать, что весь день катался на мотоцикле, поэтому пыльный, не надо его облизывать, это, наверное, вредно и невкусно.
С шеи она спустилась к его груди и стала хватать губами кудри, как сладкую вату. Иван не вытерпел и помог Наталье на той же лавочке. Что его тогда удивило, так это то, как горячо было внутри Натальи. Оно там, значит, и болело. Однако, оказав первую помощь, Иван только усугубил. До утра Наталья водила его по лавочкам и со звериной нежностью облизывала, вынуждая проводить над ней раз за разом новое врачевание. Ивану же хотелось есть и спать.
– Сколько у тебя было раньше? – спросила утром Наталья, хлопая усталыми, будто слепыми, глазами.