Капитал в XXI веке
Шрифт:
Вопрос прогрессивного налога при Третьей республике. Интересно отметить, что это касается и прогрессивного налога на наследство, который, после подоходного налога, представляет собой второе важное налоговое новшество начала XX века и ставки которого также оставались относительно умеренными до 1914 года (см. график 14.2). Пример Франции в эпоху Третьей республики и здесь показателен: страна, которая, казалось бы, страстно привержена идее равенства и где всеобщее избирательное право для мужчин было восстановлено в 1871 году, тем не менее упорно в течение полувека отказывалась перейти к прогрессивному налогообложению; такое отношение изменила лишь Первая мировая война. Конечно, налог на наследство, введенный Французской революцией и бывший строго пропорциональным с 1791 по 1901 год, стал прогрессивным согласно закону от 25 февраля 1901 года. Однако в действительности это мало что изменило: самая высокая ставка составляла 5 % с 1902 по 1910 год, затем 6,5 % с 1911 по 1914 год и ежегодно применялась лишь к нескольким десяткам состояний. Такое налоговое изъятие казалось запредельным тогдашним состоятельным налогоплательщикам, которые часто считали, что «сын, наследующий отцу», на самом деле лишь исполняет «священный долг» сохранения семейного достояния и не должен облагаться никакими налогами [555] . Однако в действительности это не мешало передавать самые крупные состояния почти целиком от одного поколения другому. Средняя реальная ставка на уровне верхней центили в иерархии наследства не превышала 3 % после реформы 1901 года (при пропорциональном режиме, действовавшем в XIX веке, она равнялась 1 %). Если анализировать эту ситуацию с высоты сегодняшнего дня, очевидно, что такая реформа не могла повлиять на процесс накопления и на сверхконцентрацию имущества, происходившую в то время, что бы об этом ни думали современники.
555
Одна
График 14.2
Верхняя ставка налога на наследство в 1900–2013 годах.
ордината: маржинальная ставка, по которой облагаются самые крупные наследства.
Примечание. Верхняя маржинальная ставка налога на наследство (по которой облагаются самые крупные наследства) в Соединенных Штатах уменьшилась с 70 % в 1980 году до 35 % в 1988 году. Источнини: piketty.pse.ens.fr/capital21с.
В целом поразительно, насколько часто и с известной долей неискренности противники прогрессивного налогообложения, заметно преобладавшие среди французской политической и финансовой элиты Прекрасной эпохи, прибегали к аргументу о естественной эгалитарности Франции, которой был совершенно не нужен прогрессивный налог. Особенно показателен пример Поля Леруа-Болье, одного из самых влиятельных экономистов того времени, автора знаменитого «Исследования о распределении богатств и о тенденции к уменьшению неравенства условий», которое постоянно переиздавалось вплоть до начала 1910-х годов [556] . На самом деле Леруа-Болье не располагал никакими данными и источниками, которые свидетельствовали бы о «тенденции к уменьшению неравенства условий». Ему это было неважно: он принялся выдумывать сомнительные и малоубедительные доводы на основе совершенно неподходящих данных, стремясь любой ценой доказать, что неравенство в доходах сокращалось [557] . Иногда кажется, что он сам отдавал себе отчет в том, что его доводы не годятся: в этом случае он указывал, что такая эволюция не заставит себя ждать и что в любом случае нельзя вмешиваться никоим образом в чудесный процесс торговой и финансовой глобализации, который позволяет французскому вкладчику инвестировать и в Панамский, и в Суэцкий каналы, и в царскую Россию. Леруа-Болье был явно в восторге от глобализации своего времени, и его ужасала мысль о том, что брутальная революция может все поставить под сомнение [558] . Такой восторг, в принципе, не предосудителен, при условии, что он не мешает спокойному анализу проблем своего времени. Ключевой проблемой для Франции в 1900-1910-е годы была не неизбежная большевистская революция (не больше, чем сегодня), а, скорее, введение прогрессивных налогов. Леруа-Болье и его коллеги, относившиеся к «правому центру» (по контрасту с правыми, придерживавшимися монархических идей), считали, что им следовало противодействовать любой ценой, и выдвигали несокрушимый довод: Франция — эгалитарная страна благодаря Французской революции, которая перераспределила небольшое количество земель и установила равенство перед лицом Гражданского кодекса, равенство в праве на собственность и в праве свободно заключать договоры. Поэтому Франции не нужны грабительские прогрессивные налоги. Конечно, добавляли они, такие налоги были бы полезны в классовых, аристократических обществах, таких как соседняя Великобритания, но не у нас [559] .
556
Профессор Свободной школы политических наук, а затем Коллеж де Франс с 1880 по 1916 год, восторженный глашатай колониализма среди либеральных экономистов своего времени, Леруа-Болье также был директором «Французского экономиста» — влиятельного журнала, сравнимого с «The Economist» в наши дни. особенно в том, что касается его способности безгранично и зачастую бездумно защищать интересы власть имущих.
557
Например, он с удовлетворением отмечает, что во Франции число бедняков, получавших пособие, выросло всего на 40 % с 1837 пo 1860 год. тогда как число благотворительных бюро почти удвоилось. Помимо того, что нужно быть большим оптимистом для того, чтобы на основании этих цифр делать вывод о том, что реальное количество бедняков уменьшилось (что Леруа-Болье делает не колеблясь), вероятное снижение общего количества бедняков в условиях экономического роста ничего не может нам поведать об эволюции неравенства в доходах. Ibid. Р. 522–531.
558
Иногда возникает впечатление, что именно он стал автором рекламной компании, которой HSBC завешивает стены аэропортов на протяжении нескольких лет: «Мы видим мир возможностей. А вы?».
559
Классический аргумент того времени заключался в том, что «инквизиторский» подход декларации о доходах подходит лишь «авторитарным» странам вроде Германии, но был бы немедленно отвергнут таким «свободолюбивым народом», как народ Франции. Ibid. Р. 481.
В данном случае Леруа-Болье было бы достаточно ознакомиться с новой обработкой данных по наследству, изданной налоговыми властями вскоре после реформы 1901 года, для того, чтобы обнаружить, что в Прекрасную эпоху имущественная концентрация в республиканской Франции была почти столь же высокой, как и в монархической Великобритании.
К тому же во время парламентских дебатов 1907–1908 годов сторонники подоходного налога часто ссылались на эту статистику [560] . Это интересный пример, который показывает, что налог; пусть даже взимаемый по низкой ставке, может быть источником знаний и демократической прозрачности.
560
Так. Жозеф Кайо. тогдашний министр финансов, говорил, — «Нас заставили поверить и говорить, что Франция — это страна небольших состояний, до бесконечности раздробленного и рассеянного капитала. Статистика, которую обеспечивает новый режим налогообложения наследства, избавила нас от этих иллюзий. <…> Господа, я не могу скрыть, что эти цифры изменили во мне некоторые из этих предубеждений. Факт заключается в том, что очень небольшое число людей владеет большей частью богатства страны». См.: CaillauxJ. L'lmpot sur te revenu. Berger, 1910. P. 530–532.
В других странах также обнаруживается, что Первая мировая война стала неким переломом в истории налога на наследство. В Германии вопрос введения минимального налога на передачу самых крупных состояний широко обсуждался в парламенте в конце XIX — начале XX века. Представители социал-демократической партии, начиная с Августа Бебеля и Эдуарда Бернштейна, подчеркивали, что налог на наследство позволил бы снизить тяжелые косвенные налоги, выплачиваемые рабочими и другими наемными работниками, благодаря чему у последних появилось бы больше средств и они смогли бы улучшить свое существование. Однако дебаты в рейхстаге провалились: реформы 1906 и 1909 годов привели к введению небольшого налога на наследство, однако передача имущества по прямой линии и между супругами (т. е. подавляющее большинство случаев) осталась свободной от налогообложения вне зависимости от его размеров.
Лишь в 1919 году немецкий налог на наследство был распространен на передачу имущества между членами семьи, а его ставка была сразу поднята с 0 до 35 % для самых крупных наследств [561] . Решающую роль здесь сыграли война и последовавшие за ней политические потрясения: без них трудно представить, как и почему удалось бы преодолеть сопротивление этим переменам, проявившееся в 1906–1909 годах [562] .
Тем не менее на графике 14.2 можно отметить небольшой скачок вверх в Великобритании в Прекрасную эпоху, более заметный для налога на наследство, чем для подоходного налога. Великобритания, где с момента проведения реформы 1896 года уже применялась более высокая ставка в 8 % для самых крупных наследств, перешла к 15 %, что уже было существенным показателем. В Соединенных Штатах федеральный налог на наследства и дарения был введен лишь в 1916 году, однако его ставка очень быстро превзошла ставки, применявшиеся во Франции и в Германии.
561
Об этих дебатах см.: Beckert J. Inherited Wealth… P. 220–235. Ставки, которые мы указали на графике 14.2, касаются передачи по прямой линии (от родителей к детям). Ставки, по которым облагались другие формы передачи, всегда были выше
562
0 роли войны в изменении отношения к налогу на наследство см. также: Scheve К, Slasavadge D. Democracy, war, and wealth: evidence of two centuries of inheritance taxation // American Political Science Review. 2012.
Конфискационный налог на чрезмерные доходы — американское изобретение. В целом, если исследовать историю прогрессивного налогообложения в течение минувшего столетия, поражает, что конфискационный налог на доходы и имущество, считавшиеся чрезмерными, был изобретен в англосаксонских странах и прежде всего в Соединенных Штатах. Анализ графиков 14.1-14.2 особенно четко это показывает. Это настолько противоречит представлениям о Соединенных Штатах и Великобритании, которые сформировались с 1970-1980-х годов как в самих этих странах, так и за их пределами, что будет полезным остановиться на этом аспекте.
В межвоенный период все развитые страны экспериментировали с очень высокими ставками налога, зачастую непоследовательно. Однако именно Соединенные Штаты стали первой страной, которая ввела ставки выше 70 % как для доходов (в 1919–1922 годах), так и для наследств (в 1937–1939 годах). Когда часть доходов или наследств облагается по ставке 70–80 %, очевидно, что главная цель заключается не в увеличении налоговых поступлений (эта часть никогда не будет приносить больших средств). В конечном итоге речь идет о том, чтобы покончить с доходами и состояниями, которые законодатели считают чрезмерными с социальной точки зрения и бесполезными с точки зрения экономической, или по меньшей мере сделать чрезвычайно дорогостоящим их поддержание на таком уровне и отбить желание их увековечивать. В то же время речь не идет о полном запрете или об экспроприации. Прогрессивный налог всегда является относительно либеральным способом снижения неравенства в том смысле, что эта мера уважает принципы свободной конкуренции и частой собственности, при этом меняя стимулы для частных лиц — в радикальном, но предсказуемом и логичном ключе, следуя заранее установленным и демократически обсужденным правилам в рамках правового государства. Прогрессивный налог в некотором отношении представляет собой идеальный компромисс между социальной справедливостью и индивидуальной свободой. Поэтому не случайно, что англосаксонские страны, которые в определенной мере были больше всех привержены индивидуальным свободам на протяжении своей истории, также зашли дальше всех в области прогрессивного налогообложения в течение XX века.
Кроме того, стоит подчеркнуть, что страны континентальной Европы, прежде всего Франция и Германия, после войны пошли по другому пути, национализировав предприятия и установив зарплаты их руководителей, — подобные меры, которые также могут проводиться с соблюдением права, в определенной степени избавили эти страны от необходимости заходить так далеко в налоговой сфере [563] .
К этому общему объяснению следует добавить более специфические факторы. В конце XIX — начале XX века, в течение так называемой «позолоченной эпохи», многие наблюдатели в Соединенных Штатах выражали беспокойство относительно того, что страна становилась все более неэгалитарной и удалялась от своего исходного первопроходческого идеала. В третьей части (глава десятая) мы уже упоминали книгу, которую Уилффорд Кинг в 1915 году посвятил проблеме распределения богатств в Соединенных Штатах и в которой он высказывал тревогу по поводу сближения с европейскими обществами, считавшимися тогда чрезвычайно неэгалитарными [564] . В 1919 году президент Американской экономической ассоциации (American Economic Association) Ирвинг Фишер пошел еще дальше. Он решил посвятить свое Presidential address [565] вопросу неравенства и без обиняков объяснил своим коллегам, что растущая концентрация состояний является главной экономической проблемой Америки. Фишера обескуражили расчеты, проведенные Кингом. В том, что «2 % населения владеет более чем 50 % имущества», а «две трети населения не владеют практически ничем», он усматривал «недемократическое распределение богатства» («аn undemocratic distribution of wealth»), которое угрожает самим основам американского общества. Вместо того чтобы произвольно сокращать долю прибыли или доходность капитала, чего, по мнению Фишера, следует избегать, самым подходящим способом ему представлялось введение высоких налогов для крупнейших наследств (он упоминает обложение в размере двух третей от наследства и даже всего наследства целиком, если оно существует на протяжении трех поколений [566] ). Поразительно видеть, что неравенство беспокоило Фишера намного больше, чем Леруа-Болье, хотя он жил в намного менее неэгалитарном обществе. Прогрессивность налогообложения в Соединенных Штатах, безусловно, отчасти объяснялась страхом походить на старую Европу.
563
Если обратиться к крайнему примеру, то Советскому Союзу не нужно было вводить конфискационный налог на чрезмерные доходы или состояния, поскольку в рамках его экономической системы распределение первичных доходов контролировалось напрямую, а частная собственность находилась почти под полным запретом (все это, стоит добавить, с гораздо меньшим уважением к праву). Советский Союз иногда применял подоходный налог, однако он имел второстепенное значение, а его верхние ставки были очень умеренными. То же относится и к Китаю. Мы вернемся к этому аспекту в следующей главе.
564
Нравится это Леруа-Болье или нет. Франция оказалась в одном мешке с Великобританией или Пруссией, что, в сущности, было вполне оправдано.
565
Президентское послание (ант.). — Примеч. пер.
566
См.: Fisher I. Economists in public service // American Economic Review. 1919. Фишер отталкивался в первую очередь от предложений итальянского экономиста Риньяно. См.: Erreygers G„Di Bartolomeo G. The debates on Eugenio Rignano’s inheritance tax proposals // History of Political Economy. 2007. Мысль о меньших налогах на имущество, накопленное предыдущим поколением, по сравнению с более старым имуществом, являющимся плодом нескольких поколений, теоретически очень интересна (ощущение двойного налогообложения часто оказывается намного сильнее в первом случае, чем во втором, даже несмотря на то, что речь идет о поколениях, а значит, о разных индивидах). Тем не менее эту меру трудно формализовать и осуществить (траектории имущества зачастую очень запутанны), чем и обусловлен тот факт, что она никогда не применялась.
Также следует учесть чрезвычайную мощь кризиса 1930-х годов в Соединенных Штатах, за которым очень скоро последовали обвинения в адрес экономических и финансовых элит, которые, как становилось все очевиднее общественному мнению, обогатившись, привели страну к катастрофе (напомним, что доля высоких доходов в национальном доходе США достигла пика в конце 1920-х годов, прежде всего в результате невероятного прироста капитала на бирже). В этих условиях в начале 1933 года к власти пришел Рузвельт; к этому времени кризис длился уже более трех лет, а четверть населения страны была без работы. Он решил немедленно сильно поднять верхнюю ставку подоходного налога, которая была снижена до 25 % в конце 1920-х годов и оставалась такой в катастрофические годы президентства Гувера: в 1933 году она была поднята до 63 %, а в 1937 году— до 79 %, побив тем самым рекорд 1919 года. В 1942 году Закон о налоге победы увеличил верхнюю ставку до 88 %, а в 1944 году этот уровень был повышен до 94 % посредством различных дополнений. Затем верхняя ставка оставалась стабильной на уровне примерно 90 % до середины 1960-х годов и 70 % до начала 1980-х годов. В целом на протяжении периода с 1932 по 1980 год, т. е. в течение почти полувека, верхняя ставка федерального подоходного налога в Соединенных Штатах в среднем составляла 81 % [567] .
567
К этому следует добавить подоходный налог, взимавшийся на уровне штатов (его ставка обычно составляла от 5 до 10 %).
Важно подчеркнуть, что ни одна страна континентальной Европы никогда не вводила таких ставок (или вводила в чрезвычайных условиях, максимум на несколько лет, но никак не на полстолетия). Так, во Франции и в Германии с 1940-х до 1980-х годов применялись верхние ставки, составлявшие от 50 до 70 %, но никогда не поднимавшиеся до 80–90 %. Единственным исключением был период с 1947 по 1949 год в Германии, когда верхняя ставка достигала 90 %. Однако в это время налоговая шкала устанавливалась союзными оккупационными властями (а в действительности американскими властями). Когда Германия вновь обрела финансовый суверенитет в 1950 году, она очень быстро решила вернуться к ставкам, которые больше подходили ей по стилю, и верхняя ставка за несколько лет снизилась до 50 % (см. график 14.1). Тот же феномен наблюдался в Японии [568] .
568
Верхняя ставка японского подоходного налога ненадолго была поднята до 85 % в 1947–1949 годах, когда ее устанавливала американская оккупационная администрация, и упала до 55 % в 1950 году, как только страна вновь обрела налоговый суверенитет. См. техническое приложение.