Капитан Быстрова
Шрифт:
— Такие молодые и гибнуть должны… Сюда, сюда, наверх, — суетилась она. — Очень рада… Милости просим… Идемте, идемте.
Слегка опираясь на палку, Наташа поднялась по наружной лестнице на балкон второго этажа и, войдя в отведенную для нее комнату, осмотрелась. Женское чутье подсказало ей, что только материнские руки могли так хорошо, с такой трогательной заботливостью предусмотреть здесь все до мелочей. Она поцеловала Ксению Афанасьевну:
— Как чудесно! Спасибо вам большое. Мне стыдно…
—
— Спасибо, Ксения Афанасьевна!
— Будем надеяться, что вы поправитесь у нас и хорошо отдохнете. Смотрите, какая вы бледная… Страху-то, верно, натерпелись?..
— К страху привыкнуть можно, а вот к ранам — никак…
Наташа сбросила жакетик, сняла берет и, поправив волосы, открыла чемодан:
— Письмо вам от сына.
Ксения Афанасьевна взяла письмо. Пальцы ее слегка дрожали.
— Кето, помоги гостье расположиться. Потом вниз идите, закусим… И Нато надо отдохнуть с дороги. — Она тревожно посмотрела на Наташу: — Хромота-то у вас навечно?
— Нет, пройдет. Но пока ходить немного больно…
— Слава богу, что пройдет…
Прижимая к сердцу письмо своего первенца, старушка пошла вниз. Она жалела, что сейчас нет дома Отара, а то бы они вместе прочли письмо их мальчика, их любимого сына. Она каждый день втайне от всех молится за него и за бесценного младшего — Тенгиза, где-то затерявшегося, но живого и невредимого, как подсказывает ее материнское сердце.
В тот же день, под вечер, Петре с унылым видом мастерил во дворе дома деревянный кинжал. Наташа и Кето вернулись из колхозной бани, и теперь летчица спала.
Маленький Бокерия неотступно думал о гостье. С первого же взгляда на нее весь его своеобразный мирок пошатнулся. Образ летчицы, могучей и сказочной, растаял, оставив тоску и досаду: тоску по величественному, уже любимому герою, которого не оказалось на самом деле; досаду — что так просто и обыкновенно выглядят знаменитые летчицы.
Мальчик разочарованно поглядывал на обструганный конец самодельного кинжала. Ни на что другое смотреть ему сейчас не хотелось.
Вдруг он услышал за соседским забором приглушенный шепот. Потом его позвали. Петре знал, сейчас произойдет что-то обидное, и потому нехотя подошел к товарищам.
— Прилетела?! — засияло презрительной улыбкой лицо Гоги.
— Приехала, — примирительно ответил Петре.
— Чего ж ты врал? Рассказывал: военная, знаменитая, а мы уши развесили…
— Кто ее знал?! Но она все-таки знаменитая летчица…
— Не похоже, — возразил один из мальчиков.
— А я говорю, знаменитая летчица!
— Сам ты летчица!..
Ребятам понравилось такое прозвище. Они засмеялись, поддразнивая:
— Летчица! Летчица!
—
В это время по другую сторону дома, спустившись по тропинке к перелазу, Кето поджидала Тамару — соседку, очень красивую девушку, прошлой осенью назначенную директором сельской школы. Она была невестой брата.
— Приехала? — еще издали спросила Тамара.
— Утром…
Тамара взглянула на подругу.
— Молодая она?
— Совсем молоденькая! — простодушно и искренне ответила Кето.
— А как ее зовут?
— Наташей. Брат пишет, что она капитан. Гвардеец… Имеет шесть орденов. Сбила одиннадцать самолетов. Ходила на таран. Чуть не погибла, — тараторила Кето. — Шакро отзывается о ней с большим уважением… Он был ее лечащим врачом, а сейчас прислал к нам, чтобы она после госпиталя отдохнула и окрепла…
— А мне он ничего не написал?
— Не знаю. Спрошу…
Тамара вздохнула и, оторвав листок лимонного дерева, посмотрела на облака, застывшие на склонах отдаленных гор.
— Какая я смешная! — вдруг сказала она и, не попрощавшись, медленно пошла домой.
Кето, грустная и подавленная, возвратилась к себе. Только после ухода подруги она поняла, что пробудила в Тамаре ревность.
После ужина Отар Ираклиевич перечитал письмо сына. Читал он про себя, покачивая головой и беззвучно шевеля губами.
Наташа внимательно разглядывала его. Ей нравились его длинные белые усы и борода, добрые, по-молодому ясные глаза и тонкое благородное лицо.
Петре пристально следил за дедом, стараясь понять, о чем тот думал, читая письмо дяди Шакро. Он внимательного взгляда ребенка не ускользнуло, что дед несколько раз улыбнулся.
Дочитав письмо, Отар Ираклиевич опустил листок на колени и откинулся на спинку стула:
— Я был в ту войну рядовым, или, как тогда говорили, «нижним чином». Воевал тут недалеко: на турецком фронте.
— Вот и отлично: солдат солдата всегда поймет, — сказала Наташа.
— Это верно, — согласился старик и, запрятав письмо в конверт, отдал его жене. — Вот мы и будем ухаживать за раненым гвардии капитаном. Сын без конца повторяет наставления, словно не доверяет нам. Смешно даже…
— Он, должно быть, у вас в полку врачом? — спросила Ксения Афанасьевна.
— Нет, не у нас, а в госпитале…
— Как ему живется?
— Хорошо. Он здоров, выглядит чудесно, бодрый, веселый… Но работы у него много…