Капитан Быстрова
Шрифт:
— Возьми, Игорь, на память обо мне!
Сазонов пристально посмотрел на Наташу, поцеловал ей руку:
— Спасибо, Наташа. — Он, не раздумывая, достал маленький браунинг в светлой кожаной кобуре: — Возьми и ты мой подарок. И знай: я буду беречь в чистоте свое чувство… Я так счастлив!.. И сколько бы ни прошло времени, я буду ждать! Мы обязательно встретимся. Иначе не может быть! Я верю в это. Верю и буду ждать… Жди и ты…
Наташа взяла пистолет:
— Спасибо, Игорь. Это лучший подарок в наши дни!
Переливчатому свистку кондуктора паровоз ответил зычным протяжным
— Ну, Игорь, все! Теперь попрощаемся. Родной мой… — со слезами на глазах сказала Наташа. — Вдруг навсегда? Нет, не может быть! Мы хорошо повоевали вместе! Мы нашли друг друга… Спасибо тебе за все. Я никогда не забуду те дни и тебя… Не забуду и этих счастливых минут. — Наташа перегнулась, обняла Сазонова и поцеловала его в щеку, посмотрела в глаза и нежно поцеловала в губы.
Поезд тронулся.
— До свидания! — прошептала она.
— До свидания, радость моя.
Неотрывно глядя на дорогого ей человека, Наташа хотела навсегда запечатлеть в памяти его образ.
Слезы покатились сами собой, теплые и обильные. Она не стеснялась их и, плача, глядела и глядела на Сазонова, и видела в его счастливом и одновременно грустном, но ободряющем взгляде большую муку и большую любовь.
Поезд набирал скорость. Сазонов исчез в суетливой толпе на перроне. Остались только воспоминания и подарок. Вот он. От кобуры пахнет кожей, чуть-чуть духами и табаком…
Батуми остался позади. Ушла в прошлое тихая, мирная жизнь в ласковой семье Бокерия. Вспомнились слова Надежды Семеновны о том, что человеку приходится против воли терять близких сердцу людей, которые обязательно уходят куда-то и многие из них постепенно забываются…
Наташа задумалась. И в ее жизни немало друзей приходило и обязательно уходило… Привязанность и привычка к ним, желание долго общаться с кем-то всегда обрывались обстоятельствами, которые помимо ее воли и желания диктовали свои собственные условия — такие, что с ними нельзя было бороться. И люди с удивительной, почти с размеренной последовательностью сменяли одни других. Воспоминания о них наслаивались друг на друга, причем самые старые становились менее памятными, менее близкими и за туманом памяти меркли и таяли, начинали забываться.
Давно ли, кажется, Надежда Семеновна и Варя заполняли Наташину жизнь, а сейчас их заслонили Кето, Тамара, Отар Ираклиевич, Ксения Афанасьевна, Петре и снова Сазонов… Сейчас его образ затмил всех.
За окном расстилалось море. Железная дорога проходила по самому берегу. А вон там — шоссе, по которому Наташа сегодня ехала с Кето и Тамарой из Реви в Батуми…
Наташа неподвижно стояла у окна вагона наедине со своими мыслями. Заходить в купе не хотелось. Ей было не по себе: в груди — ликующее сердце, в мыслях — суровая неизвестность в будущем.
«Скорей… Скорей к своим, в полк!»
Наташа любила его, как родной дом, гордилась им, привыкла к нему и не мыслила потерять его.
«Война…»
Вспомнилась мать. Захотелось упасть в ее объятия и забыть обо всем…
Долго простояла Наташа у открытого окна, безотчетно наблюдая сутолочную жизнь станций, где останавливался поезд, и шум, ругань и беготня по
Вечерний холодок несколько успокоил ее. Она зашла в купе. Ее соседи давно спали. Сбросив туфли, не раздеваясь, она легла поверх разостланной на нижней полке постели и заснула.
На рассвете ее разбудила проводница:
— Через десять минут прибываем…
Наташа села на постели, поджав под себя замерзшие ноги.
В купе никого не было.
Бледный пасмурный рассвет заглядывал неверным светом в чуть запотевшее окно. Наташа протерла стекло куском газеты. Мимо пробегала мелкая поросль, тянулись провода, и в размеренном чередовании мелькали телеграфные столбы. Деревья и кустарники очень походили на ольху и орешник-лещину. Тускло поблескивали поросшие осокой болотца, окутанные лохмами застоявшегося тумана. Рассветная сырость проникала в вагон.
Широкая унылая низменность, пропитанная дождем, напоминала Наташе русский пейзаж. Серые тучи закрывали горизонт, на котором в ясную погоду хорошо был виден Главный Кавказский хребет.
Кое-где среди густой зелени проглядывали красные и серые крыши домиков.
Поезд тихо и незаметно подошел к перрону вокзала. Носильщик проводил Наташу до автобуса, и уже через минуту она ехала по утренним улицам знакомого города…
33
Прежде чем явиться к начальству, Наташа заглянула на городскую квартиру доктора Бокерия.
Шакро Отарович, только что сменившийся с дежурства, пил чай и просматривал газеты, когда к нему постучала Быстрова.
Увидев ее на пороге с большим пакетом в руках, он вскочил и радостно устремился навстречу.
— Гамарджвеба, чемо экимо! [3]– по-грузински приветствовала его Наташа. Голос ее звучал бодро и весело.
— Наталья Герасимовна! Здравствуйте! — Доктор освободил ее от тяжелой посылки, усадил в кресло.
— Рогора карт? Рогор арис тквени сакме, чемо экимо? [4] — снова заговорила Наташа. Она полной грудью набрала воздух, чтобы еще что-то сказать, но запнулась и весело рассмеялась: — Ой, кажется, все… Знала больше, да забыла! Кето зря меня учила.
3
Здравствуйте, мой доктор!
4
Как поживаете? Как ваши дела, мой доктор!
Доктор с чувством глубокого удовлетворения смотрел на свою бывшую пациентку — бодрую и здоровую.
— Еле-еле подняла вашу посылку по лестнице, — продолжала Наташа. — Это вам из дому…
— Спасибо! Большое спасибо! Как там мои?
— Все здоровы, все в порядке… Уж очень там хорошо! Но вас я должна поругать…
— За что? — спросил Шакро Отарович, ожидая какой-нибудь шутки.
— Почему так редко пишете родителям и Тамаре?
Шакро Отарович виновато улыбнулся?