Капитан Быстрова
Шрифт:
В первый момент Наташа растерялась:
— Позвольте… Как это?.. А мой полк?..
— С ним вы уже расстались.
— Рассталась?.. Нет! Я не могу… — волнуясь, говорила она. — Скажите, товарищ полковник, почему я попала в такой… переплет? Я же фронтовик, строевой летчик! Для подобной работы можно найти более подходящих людей… Очевидно, какое-то недоразумение…
Полковник, строго насупив брови, сказал сухо и холодно:
— Товарищ гвардии майор! Приказ не подлежит обсуждению. Вы офицер, коммунист. Вас посылают
На следующее утро Наташа вылетела из Москвы. И началась другая, тыловая жизнь.
53
В упорном труде и хлопотах незаметно прошла зима, наконец повеяло первыми весенними ветрами, и вновь подошло лето.
Слушая по радио сводки Совинформбюро — хорошие, радостные сводки наступления, — Наташа вспоминала друзей, родной полк. Она часто писала Станицыну, Кузьмину и Мегрелишвили, но чаще всего Сазонову.
Иногда рождалось твердое решение пойти к начальству, переругаться со всеми, наскандалить, но вырваться на фронт… Но она вспоминала разговор в Москве… и продолжала испытательные полеты, оформление актов, занятия с летчиками, прибывавшими на завод получать самолеты для своих частей.
И опять пришла осень, опять закружили январские метели, наступил февраль. Он принес Наташе долгожданную радость: она сделала свое дело и могла со спокойной совестью выехать в полк…
Нетерпение росло по минутам. Хотелось скорей попасть в свой полк, увидеть своих боевых товарищей. А время тянулось удивительно медленно. Казалось, оно вообще остановилось.
Наташа ехала в открытой полуторке в район Кюстрина, где, как сказали в штабе армии, дислоцировалась дивизия Головина.
Влажный мартовский ветер трепал белые флаги на домах немецких городов и деревушек, мимо которых проносилась машина.
Пестрели многочисленные плакаты и надписи на домах: «Вот она, проклятая неметчина!», «Дорога на Берлин!», «Даешь Берлин!», «Мы за Одером!».
Там и здесь валялись подбитые, сгоревшие вражеские танки, автомашины, повозки, орудия. Тянулась по шоссе наша пехота. Изредка в небе гудели невидимые самолеты. «Наши, наши!» — по звуку определяла Наташа.
На участке фронта, где базировалась дивизия Головина, было временное затишье: погода, как назло, стояла скверная — низкое туманное небо, дожди…
В полку Наташу встретили как старого друга и боевого товарища. Не было конца расспросам и разговорам.
К ней возвратились ее бывший ведомый, старший лейтенант Гришко, и механик Кузьмин.
В середине марта развернулись жесточайшие бои за Кюстрин — последний опорный пункт врага на правом берегу Одера, и летчикам пришлось крепко поработать, поддерживая наступление советских войск.
После взятия Кюстрина дивизию перебросили на север, где был восстановлен аэродром неподалеку
«Здесь начинается Померания, — подумала Наташа. — Мы подошли к земле, где живет немецкая рабыня Паша Быстрова! Жди, сестренка! Скоро настанет день твоего избавления. И не сдобровать подлецу помещику!.. Горе у нас, Паша: потерялся Николушка, очевидно, то же где-то у немцев…»
В свободное время вместе с Кузьминым и Гришко Наташа выходила на шоссе близ аэродрома. Мысль о сестре не оставляла ее, и она надеялась хоть что-нибудь узнать о ней от людей, освобожденных из фашистского плена.
Шли эти люди по шоссе мимо аэродрома с небольшими котомками за плечами, иные с крохотными узелками, а то и «порожняком», налегке, полуголодные и голодные, больные, изможденные, но счастливые и посветлевшие. Они торопились домой, на родину, по дороге разыскивали земляков и попутчиков.
— Откуда родом? — спрашивала Наташа всех и каждого, раздавая хлеб и консервы, сахар и шоколад, собранные среди товарищей. Вещевой мешок с продуктами обычно висел на плече Кузьмина.
— Разные тут, — отвечали ей. — Есть из Белоруссии и из Курской области… Двое из Пскова, один из Луги…
— Где работали?
— Все померанские…
— Да не померли, — бодрясь, добавлял кто-нибудь.
— Пашу Быстрову никто не встречал? — спрашивала Наташа. — В Померании была. Работала у помещика…
— Нет, не слыхали о такой, — виновато отвечали те, к кому она обращалась, и, поблагодарив за хлеб-соль, шли дальше, на восток.
Несколько дней кряду выходила Наташа на шоссе между Шнайдемюлем и Бромбергом.
Хлеб, консервы, сухари, сахар, вареную картошку, завернутую в пергаментную бумагу, выносила она на дорогу и все спрашивала, спрашивала о Паше Быстровой и без всякой надежды о Николушке.
Много страшных рассказов услышала она в ответ. Особенно тяжелое впечатление произвела на нее группа девушек, угнанная в Германию из-под Калуги. Две из них были полупомешаны и заражены сифилисом, четыре — больны туберкулезом…
Никто ничего не знал о Паше Быстровой.
И все же Наташе «повезло».
Выйдя однажды на шоссе, она остановила трех совершенно обессилевших и изможденных женщин. Две были орловскими, третья — украинка из-под Канева. Ни на что не надеясь, Наташа на всякий случай спросила и у них о сестренке.
Женщина из-под Канева всплеснула руками:
— Боже ж мой! Паша Быстрова!.. Да мы с ней вместе работали. Нас двадцать два человека было… В Дейч-Кране…
— Где она? — с трудом сдерживая волнение, спросила Наташа.
— Померла, сердешная… Давно уже. В сорок втором еще… Весной, не то осенью. И не вспомню сразу… Антонов огонь прикинулся, из-за глаза. Выбил ей глаз помещик…
Несколько минут Наташа стояла молча, опустив голову, и слезы быстро-быстро бежали по ее похолодевшим щекам.