Капитан
Шрифт:
Подавив остатки сопротивления, крейсера принялись «утюжить», как метко выразился Храбров, Гензан — все его казармы, склады и постройки. Корабли окутывались дымом пороховых газов и содрогались от отдачи пушек. Через некоторое время пожар вспыхнул в одном месте, затем в другом, а обстрел лишь набирал обороты.
И все же, каперанг приказал вести огонь с умом, во возможности щадя гражданские постройки. Ни один снаряд не упал в крупный рыбацкий поселок, находящийся севернее Гензана, хотя там и суетились, словно перед Вторым Пришествием. Да и здание
Мичман Жилин безвылазно находился в радиорубке и слушал эфир на предмет возвращения Камимуры, а наблюдатели на фок-марсе не спускали глаз с моря, высматривая возможные дымы и оберегая крейсера от непредвиденных обстоятельств.
— Но ведь так нельзя! — Колчак обходил несколько постов и когда вернулся в боевую рубку стал свидетелем неприятного разговора. Возмущался старший штурманский офицер Сергей Януковский и обращался он к командиру. — Одно дело воевать с вражескими броненосцами, но совсем другое — разрушать мирный город. Это же варварство какое-то, натуральный геноцид!
— Неужели? — Храбров опустил бинокль и недобро усмехнулся. — А обстрел японцами Артура и Владивостока? Это не геноцид? Почему мы должны терпеть их наглые выходки и действовать иначе?
— За время этих обстрелов никто не пострадал, — смело возразил Януковский. Он попеременно то бледнел, то краснел и выглядел возбужденным, нервным, понимая, что ничем хорошим подобное поведение в условиях боя для него не закончится. Еще ранее, во время обхода Японии и охоты за транспортниками Сережка уже начал высказываться в том духе, что подобная война ниже достоинства русского моряка. Он страстно убеждал товарищей, что цели следует выбирать исключительно военные. Колчак не поддерживал столь мирные взгляды, с его точки зрения они выглядели недопустимым позерством. К счастью, аналогичных суждений придерживалась большая часть кают-компании. И все же Януковский не смог смолчать при виде нынешнего зрелища. Видно, его пылкую и впечатлительную натуру подобное окончательно расстроило.
— Нет, русские люди пострадали. И пусть их насчитывается немного, но факт никуда не денешь. Как видите, японцам плевать на мирных подданых Российской Империи! Но дело в другом, японцы воюют решительно, во всю силу, а вы предлагаете делать им какие-то скидки, давать фору, так? Для чего и почему? И потом — здесь нет мирных жителей, детей или стариков. Гензан целиком военный объект, тут стоит лишь пехота да армейская обслуга.
— Но в бинокль я видел бегущих женщин! — чуть ли не выкрикнул Януковский.
— Верно, женщин видел и я, — согласился Харитонов. Прочие находившиеся в рубки офицеры стояли, широко раскрыв глаза и не зная, что делать — подобные сцены происходили нечасто и от того, как повернулось дело, от разлада среди своих же, Колчак чувствовал какое-то смутное неприятное неудовольствие. Тягучий осадок, который словно бы принизил радость от удачного рейда. — Но все были в военной форме. А если и нет, они в любом случае служат в армии, а не приехали сюда на отдых поправить здоровье.
—
— Сергей Янович, что с вами? — потрясенный Харитонов повысил голос.
— Я вас понял, — Храбров глубоко вздохнул и некоторое время молчал рассматривал своего старшего штурманского офицера, словно видел его впервые. — Думаю, по возвращению во Владивосток вам следует искать для дальнейшей службы другой, более мирный корабль, соответствующей вашим воззрениям. А пока требую покинуть боевую рубку — здесь вам больше не место. Отправляйтесь в собственную каюту под арест!
— Есть! — Януковский четко козырнул и с гордо поднятой головой удалился. Правда, Колчак заметил, что руки его подрагивают мелкой дрожью.
— Сегодня проведем общее совещание, — Храбров пробежался взглядом по офицерам. — А пока у меня единственный вопрос — здесь есть те, ко поддерживает пацифистские взгляды лейтенанта Януковского? Нет? Прекрасно! Продолжаем обстрел. Эраст Модестович, сообщите мичману Ростоцкому, что с этой минуты от исполняет обязанности старшего штурманского офицера.
Колчак промолчал. Он никому и никогда не боялся говорить правду. И если бы совесть подсказала, молчать бы не стал и сейчас. Но совесть никак себя не проявляла, крейсера пришли не в мирный город, а на важнейшую базу японской армии. Здесь у них сосредоточились огромные людские резервы, множество оружия, обмундирования и продовольствия. Мирные жители если и присутствовали, то их общая численность стремилась к минимальному проценту на фоне тех сил, что японцы непрерывным потоком вливали в Корейскую армию через Гензан. Это были главные их ворота, разведка неоднократно докладывала о важности данного объекта.
Отработав по порту, казармам, котельной и внушительным запасам угля, на «Наследнике» подняли сигнал экипажам всех транспортников покинуть суда. Либо японцы прекрасно понимали общую морскую терминологию, либо и сами догадались, чем все закончится, но их шлюпки потянулись к берегу. Выждав полчаса, крейсера принялись расстреливать стоящие на якорях транспортники. Их насчитывалось свыше двадцати единиц, как внушительных, способных перевезти целый кавалерийский полк, так и куда более скромных в размерах. Досматривать никого не стали — все это было лишним, да и времени на подобное тратить совершенно не хотелось.
С погибшего миноносца сняли японских пленных, разместив их на «Наследнике». Храбров не пожелал возиться с ранеными и позволил им всем отправиться на берег.
Через час два российских крейсера покинули гавань. Позади таял в дымке превращенный в горящий ад Гензан. Языки пламени продолжали жадно тянуться ко всему, что могло гореть. Ветер разгонял черные клубы дыма. В двух местах еще долго что-то взрывалось и сверкало, наподобие фейерверка, похоже, крейсера сумели уничтожить внушительные запасы боеприпасов. Горы угля дымили на полгоризонта, обещая гореть еще несколько суток.