Капкан для медвежатника
Шрифт:
– Савушка!
Она бросилась навстречу и повисла у него на шее.
Такой родной запах!
Каждый человек, ежели принюхаться, пахнет по-особому. Лизавета пахла фиалками. Иногда – свежеразрезанными яблоками. Эти два запаха ее волос и тела всегда сводили его с ума. Вот и теперь голова его затуманилась, и он покачнулся. Но не от того, что на нем повисла Лизавета, хотя худенькой ее назвать было нельзя. А от такого знакомого запаха. И воспоминаний, с ним связанных...
Тем, кто нетерпелив и не очень опытен в любовных играх,
Савелий с Лизаветой не торопились. Прошла целая вечность, покуда они не стали сочетать поцелуи с прикосновениями. Они были нежны и ласковы, и когда Савелий и Лизавета касались друг друга, по телу их пробегала сладкая дрожь.
Теперь между ним и Елизаветой была одежда.
Савелий легонько начал освобождать женщину от одеяний, и когда она стала помогать ему, мир под ногами зашатался, как палуба парохода «Нижний Новгород» в момент его входа из Красного моря в воды открытого Индийского океана. Вообще, когда женщина помогает мужчине снимать с себя платье и нижнее белье, бьет в голову почище полуштофа очищенной. А уж когда она переступает через упавшие на пол панталоны, освобождая тем самым свои ножки для дальнейших действий, которых так страстно желает мужчина, тут вообще можно лишиться рассудка.
Освободившись от платья, Савелий стал стягивать с Елизаветы рубашку. Она опять терпеливо помогала ему, и когда пеньюар был отброшен на пол, показались два белых полушария с темными вишенками сосков, покачивающиеся при всяком ее движении. Это вызвало в нем такой прилив желания, что он готов был броситься на тело Елизаветы и если не испить его, то уж точно съесть до последней косточки. Не следовало уподобляться мальцу, впервые увидевшему обнаженное женское тело. Торопиться не надо, как говаривал фельдмаршал Кутузов, готовясь к битве при Бородино. Впереди их ждало настоящее сражение…
…Им понадобилось еще четверть часа, чтобы прийти в себя. А потом Лиза сказала:
– У нас есть возможность уйти. Сейчас. Решайся.
– Нет, надо сделать дело для этого банкира. Потом – уйдем.
– Потом тебя отправят обратно на пароход, – возразила Савелию Елизавета.
– Не волнуйся, я все продумал.
– Я все равно волнуюсь.
– Ты любишь меня?
Она удивленно подняла брови:
– Конечно. Как же может быть иначе. Ты даже не представляешь, как я по тебе соскучилась.
– Ну вот, – он улыбнулся. – Женщинам за мужчин волноваться положено. Особенно, если они их любят...
В дверь робко постучали.
– Это, наверное, Мамай, – сказала Лизавета.
– Впусти, – произнес Савелий, – у нас осталось еще около двадцати минут.
Мамай был вне себя от радости. Родионов его обнял, и старый товарищ
– Хузяин, – повторял он. – Хузяин...
Из узких глаз хладнокровного убийцы скатились на рябую щеку две крупных слезы. Это растрогало Савелия Николаевича больше, нежели бы слезы старушки или плачущего ребенка. Он похлопал Мамая по плечу и хрипловато сказал:
– Ладно, Мамай. Давай к делу...
Глава 15
ШКАТУЛКА С СЮРПРИЗОМ
За Савелием Родионовым постоянно следовали два жандарма, переодетые по настоянию Гури в шорты и летние рубашки, чтобы не мозолить аборигенам глаза. Впрочем, те, привыкшие к арабам, неграм, туркам, англичанам, испанцам, португальцам, французам и прочим иноземным племенам, населявшим земной шарик, были не любопытны и нос в чужие дела не совали.
Помимо жандармов и пристава, не пожелавшего переодеться и парившегося в своей синей жандармской форме и сапогах, за Родионовым присматривали четыре молчаливых индуса с огромными тесаками на боку. Смотрелись они забавно: цветастые шальвары, тюрбаны, шюзы с загнутыми носами – и вдруг снур, оканчивающийся каким-то средневековым тесаком, похожим на нож по разделке туш. Таким запросто можно было отрубить голову или рассечь человека надвое от маковки на затылке и до мошонки.
Немного в сторонке ото всей этой кодлы следовал Мамай. Тесака при нем не было, зато имелся старый и проверенный не раз в деле финский нож, подаренный Занозой. Заноза был подельником Савелия и Мамая в нескольких делах, но основная его деятельность была оберегать Парамона и Лизавету, когда Савелий был «в отъезде». Худой и длинный, как жердь, к тому же невероятно набожный, Заноза на первый взгляд не представлял никакой опасности. Но это впечатление было обманчивым: свет еще не видывал такого ловкача и умельца, каковым был Заноза. Этим он и пользовался. И был у фартовых в особом почете.
Дело, как понимал Мамай, предстояло непростое.
Надлежало доплыть до Слоновьего острова, найти пещеру, где хранится этот чертов Черный Камень, обезвредить охрану и дать Савелию Николаевичу спокойно сделать свое дело. Такого рода предприятий у короля российских медвежатников, насколько было известно Мамаю, еще не было, и как-то оно все повернется?
Мамай вздохнул, что не ускользнуло от внимания Савелия:
– Что вздыхаешь, Мамай?
– Тумаю.
– О чем?
– О теле.
– Каком теле? – удивился Родионов.
– Не о теле, а о те-эле! – пояснил Мамай.
– О деле, что ли?
– Ну та.
– И что ты думаешь о деле?
– Опасное тело.
– У нас много дел было опасных, и что с того?
– Итэ трукое.
– Другое, да. Но нам надо его обязательно сделать. Понимаешь?
Мамай кивнул. Спорить с Савелием Николаевичем всегда было трудно и, по большей части, бесполезно.
Ночью они отправились к гавани на набережной Марин-драйв. Это были ворота страны, куда причаливали корабли, пунктом назначения которых была Индия.