Капля дёгтя и полмешка радости

Ермолаев Юрий Иванович

— Роль мне не нравится: маленькая она. Даже играть нечего, — с горечью заговорил Ваня.

— Роль, конечно, у тебя не главная, это верно, — согласился учитель. — Но там есть что играть. Как это Тишка говорит: «Эх, житьё, житьё! Чуть свет, ты уж полы мети. А потом по лавкам бегай. А если проштрафишься, так либо сам, либо приказчики взбучку дадут». Так ведь, кажется?

Ваня уныло покачал головой в знак согласия.

— За этими словами целая жизнь стоит, — сказал учитель. — Вот ты и попробуй показать её. Подумай хорошенько над ролью.

Ведь с такими Тишками ты уже встречался.

— Это где же? — удивился Ваня.

— А «Ваньку Жукова» помнишь? Разве у него ничего нет общего с Тишкой?

«А ведь верно, — подумал Ваня. — Ваньке тоже чуть ли не каждый день выволочка была».

После уроков Ваня зашёл в школьную библиотеку и перечитал «Ваньку Жукова».

«Наверное, у Тишки тоже отца с матерью не было. А то чего бы ему в услужение к чужим идти?» — подумал Ваня и, возвращая книгу, спросил:

— У вас нет ещё таких же рассказов про мальчиков, которые у чужих людей жили, вроде Ваньки?

Библиотекарша дала Ване две книги.

— У Мамина-Сибиряка прочитай рассказ «Вертел», а у Андреева — «Петька на даче». В томике Чехова посмотри ещё рассказ «Спать хочется».

— Так там про девчонку, а ему про мальчишек надо, — заметил стоящий за Ваней мальчик.

— Ладно, прочитаю и про девчонку, — сказал Ваня, очень довольный тем, что нужные ему книги нашлись.

Он прочитал все три рассказа. Особенно большое впечатление произвёл на него рассказ Чехова «Спать хочется».

Целый день трудилась тринадцатилетняя нянька Варька на своих хозяев. Даже по ночам не отдыхала. Всё ребёнка качала. А хозяева ещё били её.

Хорошо запомнился Ване и вечно голодный Прошка из рассказа Мамина-Сибиряка «Вертел». Ваня так ясно представил себе Прошку, что ему теперь уже хотелось сыграть такого мальчика, чтобы показать ребятам, как тяжело жилось сиротам в те времена.

Перечитывая рассказы, он каждый раз отыскивал для своей роли всё новые и новые чёрточки. Первую сцену он решил начать не сразу с того, что Тишка жалуется зрителям на свою жизнь, а иначе: когда откроется занавес, Тишка будет крепко спать где-нибудь в углу комнаты: пусть знают, что он тоже недосыпает, как нянька Варька.

Всё свободное время Ваня теперь думал о Тишке. Дней за пять до представления он решил перестать обедать, чтобы чувствовать себя на спектакле по-настоящему голодным. Но Ване не повезло. Виктор Семёнович откуда-то узнал об этом и перед репетицией накормил Ваню в школьном буфете и строго сказал:

— Роль ролью, а обед обедом.

— Ну чего ты так за своего Тишку беспокоишься? — пожал плечами присутствующий при этом разговоре Боря Касторский, исполнитель роли Подхалюзина. — Ведь зрителей всё равно только главные герои интересуют.

— Я и сам так думаю, — вздохнул Ваня, — а всё-таки жалко. Ведь Тишка тоже… — Но, взглянув на самодовольно улыбающегося Бориса, Ваня расхотел говорить с ним о Тишке.

И вот настал наконец день спектакля. Актовый зал школы, в котором драмкружковцы показывали свою постановку, был переполнен.

Прозвенел третий звонок. В зале погас свет, и занавес раскрылся.

Зрители увидели плохо освещённую, заставленную столами и стульями комнату, которая должна была изображать контору купца Большова. В первый момент всем показалось, что на сцене никого нет. Но неожиданно с одного стула упала щётка, и тут все увидели, что щётку уронил спящий на стуле мальчик. Лицо мальчика улыбалось. Очевидно, ему снилось что-то очень приятное. Но вот он проснулся, и сразу во всей его фигурке отразился неподдельный испуг. Он торопливо огляделся по сторонам.

Убедившись, что в комнате, кроме него, никого нет, мальчик поднял щётку и только теперь, сокрушённо вздохнув, заговорил:

— Эх, житьё, житьё! Вот чем свет, ты полы мети. А моё ли дело полы мести? У нас всё не так, как у людей. У других хозяев коли уж мальчишка — так при лавке присутствует. А у нас — то туда, то сюда, целый день шаркай по мостовой как угорелый. У добрых-то людей дворника держат, а у нас опять же с тебя спросится. А проштрафишься иным часом, так коли не сам, так сама задаст вытряску, а то вот приказчик Лазарь, а то и Фоминишна… Вот она жисть-то какая анафемская…

— Ну и ловко же у Чугунова получается! — наклонившись к соседу, прошептал Федя Михеев. — Я сначала даже не узнал его. Голос и тот изменил.

Узнать Ваню было действительно трудно. Из круглолицего и румяного он стал худощавым и бледным, из подвижного и бойкого — пугливым и сонным. А походка? Да разве Ваня ходил когда-нибудь так смешно и вместе с тем жалко? Он даже голову втянул в плечи, точно каждую секунду ждал, что его наградят увесистым подзатыльником.

Но вот Тишка получил от Подхалюзина распоряжение сбегать в лавочку и ушёл со сцены. Зрители проводили его сочувственными взглядами.

Кроме этой маленькой сценки со словами, у Вани был ещё только один выход. Тишка должен был унести со сцены кушанье, которое остаётся после угощения стряпчего. Ване очень хотелось сыграть что-нибудь и в этой сцене. Но что можно было сделать в выходе без слов? Как ни ломал себе Ваня голову, придумать ничего не мог. Эти мысли не оставляли его и сейчас, когда он стоял за кулисами и дожидался своего выхода. Ваня представил себе, что это не он, Ваня, а голодный Тишка смотрит в приоткрытую дверь на стряпчего, который нехотя ковыряет вилкой в поданном ему кушанье. Ваня подумал:

«Наверное, утром Тишка зашёл в кухню, надеясь получить от кухарки какую-нибудь подачку. Но кухарка была не в духе и прогнала его. А в кухне так вкусно пахло щами и пирогом с мясом».

— Был бы на месте этого стряпчего Тишка, всё бы без разбора съел, — чуть слышно произнёс Ваня.

И вдруг он понял, как ему надо сыграть этот выход.

Ни секунды не раздумывая, он раньше времени вышел на сцену и, встав у дверей, словно маленький, проголодавшийся зверёк, уставился на жующего стряпчего.