Караваджо
Шрифт:
Когда работа была закончена, поэт Милези посвятил ей хвалебную оду, а друг хозяина дома, эрудит и археолог Кастеллини, в поэтическом посвящении, помимо восторженных слов в адрес мастера, сравнил фигуру Анны с греческой скульптурой. В чём-то он был прав — статичная поза Анны в тяжёлых одеяниях с выразительными складками написана почти монохромно в коричневато-серых тонах жёсткими мазками, предвосхищая манеру позднего Караваджо.
В отличие от Анны, словно вышедшей из греческой трагедии, Мария преисполнена материнской любви. В её лёгкой фигуре отразились сама женственность и несказанное изящество. Словно предчувствуя, что это последняя его работа с Леной, Караваджо вложил в неё ту любовь, что ощущается и в изгибе шеи, и в наклоне милой головки. Выразительна фигурка подросшего ребёнка Христа, на лице которого смешаны чувства любопытства и испуга перед извивающимся на полу шипящим гадом.
Известно, что 14 апреля 1606 года картина была установлена
Правление нового папы оказалось для художника на удивление крайне неблагоприятным. История знает немало тому примеров. Лет пятьдесят тому назад столь же пагубным оказалось для Тициана правление папы Павла III, и великому мастеру пришлось покинуть Вечный город не солоно хлебавши, не получив ни полушки за излишне реалистичный портрет папы с племянниками. А ведь поначалу казалось, что всё складывалось так удачно — Караваджо впервые было поручено писать портрет понтифика, а это сулило многое. Но он не сумел потрафить папе, и его верность натуре обернулась для него полным крахом.
Но чем же так провинилась перед «конюшими» в кардинальских мантиях превосходно написанная «Мадонна со змеёй»? Что не устроило их в картине? Эти святоши сочли её вульгарной и святотатственной, лишённой божественности и красоты. Особенно возмутило кардиналов, что художник осмелился в образе Девы Марии, как им кто-то доложил, изобразить свою любовницу, а фигурка ребёнка Христа и вовсе ввела их в смущение «плебейским изображением плоти» с явными признаками эротики. Святая Анна была сочтена беззубой мегерой. Решено было немедленно избавиться от богохульной картины, с которой греха не оберёшься, попади она на глаза инквизиции. К счастью, ею живо заинтересовался всеядный кардинал Боргезе. Воспользовавшись растерянностью и испугом владельцев картины, он приобрёл её на свой страх и риск за смехотворную цену в сто скудо. Братство конюших тоже не осталось внакладе, заплатив художнику за картину семьдесят пять скудо.
Караваджо тяжело переживал неудачу. Рухнули все его планы на будущее, которое ещё вчера представлялось таким радужным и обнадёживающим. Чтобы забыться и успокоиться, он принялся за работу над нейтральным сюжетом. На каменной столешнице он поместил корзину с фруктами: яблоки, груши, виноград, гранат, а также тыквы бутылочной формы, дыни и арбуз. В отличие от известной «Корзины с фруктами», преподнесённой лет за десять до того дель Монте в дар миланскому архиепископу Борромео, о которой имеется обширная литература, о новом натюрморте почти ничего не известно. Навещавшие художника друзья были в восторге от новой работы, а поэт Милези разразился мадригалом о пылкой любви тыквы к арбузу. Судить о натюрморте можно только по краткому описанию картины, появившейся в коллекции семейства Барберини в 1671 году, а затем оказавшейся в Мадриде в собственности британского негоцианта Эдмунда Пила. В дальнейшем следы её теряются.
Этот довольно странный натюрморт поражал современников прежде всего откровенной эротикой из-за придания изображённым на холсте дарам земли вполне угадываемого сходства с ягодицами и гениталиями. Столь дерзкая и не по возрасту мальчишеская выходка образно выражает распространённое итальянское ругательство — vaffanculo(иди в ж…). Следует заметить, что вызываемые церковной цензурой или резкими критическими замечаниями недругов вспышки гнева толкали Караваджо на написание картин, заведомо рассчитанных на общественный скандал. Так было после отвергнутого духовенством первого варианта «Апостола Матфея и ангела», когда в отместку за нанесённую обиду он написал эпатажного «Всепобеждающего Амура», попирающего общепринятые нормы приличия. По той же причине появился на свет и этот скандальный «Натюрморт с фруктами на каменной столешнице» (87,2x135,4), который по изощрённости и неприкрытой эротике вызвал бы зависть упоминавшегося выше Арчимбольди, не говоря уже о тогдашних маньеристах.
Монументальные
В воскресенье 28 мая 1606 года торжества начались с молебна и процессии во главе с папой Павлом V. Затем прошло инсценированное морское сражение на Тибре с пушечной пальбой из замка Сант-Анджело как прямое предупреждение и призыв строптивой Венеции подчиниться воле Рима. С наступлением сумерек был дан праздничный фейерверк, а народные гулянья продолжались до глубокой ночи. Но днём 29 мая на одной из площадок для игры в мяч на Кампо Марцио произошло трагическое событие. Судьба вновь свела Караваджо с упоминавшимся ранее молодым головорезом Рануччо Томассони. Во время игры возник спор между игроками и их сторонниками из-за незасчитанного мяча. Томассони посчитал партию выигранной и нагло потребовал от Караваджо десять скудо за проигрыш — такова была ставка. Жаркий спор перерос в драку, в которую ввязались и некоторые болельщики игроков. В результате Томассони остался лежать на земле, истекая кровью, а раненного в голову Караваджо друзья спешно увели под руки с места происшествия и спрятали в одном из домов миланского землячества, не желая подвергать риску адвоката Руффетти. Чтобы избежать появления полиции, врача вызывать не стали, сумев самостоятельно остановить кровотечение и обработать рану на голове спиртом.
— Я предупреждал его, — рассказывал Лонги друзьям, после того как раненого уложили в постель и он уснул, — не ввязываться в игру с этим отъявленным бандитом. У него уже были с ним стычки, когда он лежал в госпитале Консолационе. Тогда причиной ссоры стала монахиня Лючия, сестра этих негодяев Томассони.
Уже во вторник 30 мая в листке «Аввизи» появилось сообщение, что на Кампо Марцио после игры в мяч художник Караваджо смертельно ранил Рануччо Томассони, сына бывшего полковника гарнизона крепости Сант-Анджело, который скончался той же ночью. Это известие вызвало шок у многих римлян. Хотя люди, хорошо знакомые с нравами римской улицы, не узрели в этом ничего особенного, поскольку кровавые стычки происходили чуть ли не ежедневно. А вот тем, кто не равнодушен к искусству, невозможно было поверить, что прославленный художник, автор многих картин на религиозные сюжеты, мог стать убийцей. У многих эта весть никак не укладывалась в голове. Зато недруги художника, а среди них биограф Бальоне, изощрялись в распространении подробностей драки. Нашлись очевидцы, которые рассказывали, как Томассони наносил удары шпагой и ловко увертывался от противника, играя с ним, как кошка с мышью. Парируя удары, он не переставал дразнить Караваджо.
— Эй ты, горе-художник! — подзадоривал Томассони. — Берегись, не то я посшибаю рога, которые тебе наставила Лена!
Взбешённый Караваджо в ответ пырнул его шпагой в самый пах, поразив мужское достоинство обидчика. Тот дико завопил и упал навзничь, корчась от боли и катаясь по земле, пока не затих. Вскоре к месту события прибежали мать и жена убитого, а с ними другие родственники и соседи, принявшиеся причитать и призывать к кровавой вендетте.
Знаток законов и порядков римского судопроизводства Руффетти прямо заявил друзьям художника на следующее утро, что Караваджо необходимо немедленно скрыться, даже если не он первым обнажил шпагу, а лишь вынужден был защищаться. Для судей важно лишь одно — убит человек. Узнав о смерти обидчика, Караваджо пришёл в ужас. Он вспомнил, как в ответ на удар по голове сделал выпад, уже теряя сознание, и всадил шпагу в низ живота противника. Но у него не было никакого желания убивать, он лишь защищался.