Карл Ругер. Боец

Мах Макс

Неделя прошла в неизвестности и тревоге. Маршал Ругер по-прежнему был недостижим, но жизнь армии и провинции на месте не стояла, и озабоченные неотложными делами люди мало-помалу начали торить тропу к дому Августа Верина. У них просто не было другого выхода, а барон Верин решать их проблемы не отказывался. Он их решал. Как мог. Иногда.

Между тем дожди прекратились, дороги просохли, а слухи о приближающейся армии коннетабля Хиша гуляли уже по всей провинции. Солдаты нервничали, губернатор умолял главнокомандующего «сделать хоть что-нибудь», но к маршалу Ругеру его не допускали, а генерал-капитан Верин отговаривался отсутствием точной информации. Он говорил правду. Ничего, кроме слухов, в его распоряжении не имелось. А время шло, и, хотя ничего существенного не происходило,

ощущение приближающейся катастрофы поселилось уже, кажется, в каждой так или иначе связанной с империей душе.

Наконец еще через неделю части второго корпуса, стоявшие в столице края, получили приказ выступать. Приказ исходил лично от маршала Ругера, но это было первое за две недели и, как оказалось, последнее распоряжение страдающего от глупой раны полководца. Армию вел генерал-капитан Верин.

14

Западную армию император Яр создавал для себя. Двадцать тысяч ветеранов, прошедших через многие славные кампании, могли стать и на самом деле были великолепным инструментом победы. Во главе армии стояли опытные командиры, среди которых не было, правда, ни одного выдающегося. Однако все они крепкие профессионалы, которые под рукой Евгения или Гавриеля могли совершить любое чудо. Таким, по сути, был и генерал-капитан Верин, командовавший вторым корпусом, но вот армией, тем более армией, идущей навстречу грозному противнику, он командовать не мог. Он этого просто не умел. К тому же он происходил из старого аристократического рода, о чем никогда не забывал, и был непомерно честолюбив. Став неожиданно для самого себя главнокомандующим, барон Верин в силу природной ограниченности оценивал обстановку и свои действия в ней не вполне адекватно. А действия его были предсказуемы.

Армия шла к Лоретте через охваченные нарастающим недовольством земли. Здесь, в этих местах, люди империю Яра не просто не любили, ее ненавидели. Слухи и «достоверные известия» о приближении гароссцев, с которыми жители Гайды молились одним и тем же богам на одном и том же языке, усиливали брожение умов. Однако если прежде гайденцы ограничивались молчаливой отчужденностью и активным шпионажем, то теперь ситуация походила на ту, какая складывается иногда в глубоких шахтах, когда там скапливаются горючие газы. Любой искры было достаточно, чтобы вызвать взрыв. Однако огромная армия, идущая в неизвестность, чреватую для нее большими неприятностями, это уже не искра, это факел, открытый огонь, спущенный под землю, в штольни, ждущие только повода и причины, чтобы превратиться в грохочущий ад.

А поводов было более чем достаточно. Тут фуражиры одного из знамен [4] первого корпуса недоплатили за крестьянское сено, а квартирьеры выселили из собственного дома целую семью, чтобы разместить в нем своих командиров; там бравый жандарм из роты капитана Шумана завалил по пьяному делу жену хозяина фольварка, рядом с которым разбили бивуак бойцы. Да мало ли что еще могло произойти и происходило по ходу движения огромной массы вооруженных и растерянных людей через чужие неспокойные земли? Солдаты чувствовали нелояльность обывателей, видели их настороженные, злые взгляды, ощущали ненависть, кипящую в душах людей, и день ото дня становились все более грубыми с ними, постепенно начиная вести себя так, как ведут себя обычно захватчики во взятой на меч земле.

4

Знамя – крупное воинское объединение.

Жители провинции ответили силой на силу, они взялись за вилы и топоры, хотя всеобщего мятежа и не произошло, что было вполне естественно в отсутствие объединяющей их силы. Однако убийства солдат и командиров происходили повсеместно. Начали исчезать провиантские команды, одинокие фуражиры и квартирьеры, случались даже попытки отравления колодцев. Ситуация ухудшалась с каждым днем, и это не могло не подействовать на солдат Западной армии самым предсказуемым образом.

Имперцы зверели и теряли человеческий облик тем быстрее, чем дальше в глубь Гайды

продвигалась армия и чем реальнее становилось будущее поражение. Запылали деревни, дороги украсились повешенными мужчинами, а обочины – трупами изнасилованных женщин. Пощады не было никому ни в городах, через которые проходила армия, ни в деревнях, ни на одиноких фермах. Даже замки знати не были защищены от злобной агрессии утративших всякое понятие о дисциплине войск. Это был конец или как минимум начало конца великой армии, стремительно превращавшейся в банду распоясавшихся наемников.

А генерал-капитан Верин был бессилен что-либо предпринять, чтобы предотвратить катастрофу. Он упустил момент, когда его вмешательство еще могло принести какую-то пользу, а затем, уже полностью утратив контроль над происходящими событиями, растерялся и уже ничего не предпринимал.

15

В двух дневных переходах от Герлицких бродов Карл, после короткого совещания с одышливым интендантом Вайлем, приказал ставить лагерь, выслал вперед лазутчиков и наконец вызвал к себе в палатку барона Верина. За прошедшие дни генерал-капитан Верин уже имел сомнительное удовольствие два или три раза лицезреть «распростертого на смертном одре» маршала Ругера и, направляясь в палатку главнокомандующего, ничего, кроме раздражения, испытывать не мог. Однако на этот раз его ожидал сюрприз.

Карл принял генерал-капитана сидя за столом. Его завтрак состоял из огромного куска жареного мяса, тушеной фасоли, белых хлебцев и красного вина. Пища не аристократическая, зато плотная и явно указывающая на то, что ни о каком недомогании маршала речи идти не могло. Впрочем, и выглядел сейчас Ругер совершенно здоровым. Он был умыт, причесан и чисто выбрит. Взгляд, который он поднял на Верина, оказался ясен и строг.

– Я принимаю командование на себя, барон, – сказал Карл после секундной заминки, вызванной необходимостью проглотить только что прожеванный кусок мяса. – Потрудитесь теперь же оповестить войска об этом факте.

– Бу… – Верин все-таки сильно удивился, поэтому речь далась ему не сразу. – Бу… будет исполнено, господин маршал. Я…

– Я знаю, что вы рады, – кивнул Карл. – Вы великолепно справились с командованием, барон. Примите мои поздравления.

– Я…

– Вы теперь же возвращаетесь к своим обязанностям командира второго корпуса.

16

Как и следовало ожидать, Лоретта вздулась от дождей, и переправа через нее – даже в районе Герлицких бродов – превратилось в проблему. Тем не менее фора, которую предоставил коннетаблю Хишу Карл, позволила гароссцу благополучно переправить на восточный берег реки большую часть своих сил. В сложившихся обстоятельствах это было лучшее, на что мог рассчитывать Карл, и, ухватив едва ли не в последний момент край подола Девы Удачи, выпускать желанную красавицу из рук он не собирался.

Переправившись на восточный берег, Венедикт Хиш ослабил свою армию на треть, взамен получив сомнительное преимущество в виде хорошо защищенного тыла. Однако широкая река за спиной армии хороша только тогда, когда отступать некуда и нельзя. Положение гароссцев этого не предполагало, и, рассматривая теперь вражеские войска с вершины пологого холма, расположенного в тылу изготовившейся к сражению Западной армии, Карл уже видел, как будет топить солдат Хиша в широкой полноводной Лоретте. Оставалось лишь воплотить свое видение будущего в простые действия, но за этим, как полагал Карл, дело не станет.

Ничего невозможного, решил он, переведя взгляд на построение имперцев.

Конечно, с такого расстояния он не мог видеть лиц своих солдат, но художественное чувство подсказывало, что они уже вполне пришли в себя и снова стали теми, кем являлись изначально – закаленными в боях ветеранами, а не сборищем тупых мародеров. Ему потребовалось на удивление мало времени и ничтожные усилия, чтобы привести их в чувство. Три десятка повешенных, две сотни выпоротых, несколько энергичных приказов, один из которых под страхом жесточайших репрессий предлагал солдатам вымыться и побриться, – и отчаяние, уже поселившееся в их душах как предвестье поражения, сменилось твердой уверенностью в победе.