Карл Ругер. Боец
Шрифт:
Бал в день летнего солнцестояния цезарь Михаил распорядился устроить под открытым небом. Вечер был тих. Легкий, прогретый солнцем воздух благоухал ароматами роз, распустившихся на клумбах Сада Грез, раскинувшегося между Опорной стеной старого барбакана главной цитадели и Белым дворцом – Новой резиденцией принцепсов. Звучала тихая музыка – придворный оркестр цезаря был, без преувеличения, великолепен, – слышались шелест вееров, которыми обмахивались дамы, хруст гравия и шепот песка под их легкими шагами и под тяжелыми – их кавалеров, смех, шепот и гортанные вскрики каких-то незнакомых Карлу птиц.
К сожалению, хотя Флора находилась намного южнее Линда, где в эту пору ночи как таковой не было вовсе, даже здесь оказалось все-таки слишком светло для чувствительных
Они прошли сквозь не слишком сложный лабиринт малых и больших аллей и вышли наконец к бальному полю, которое Карл воспринимал как обширное пространство, свободное от деревьев, наполненное невнятной суетой движущихся в разных направлениях людей. Людо остановился на краю поля и, понизив голос, стал описывать Карлу приготовления к балу, но тот вдруг потерял интерес к его рассказу.
Запах озерных лилий был похож на тонкую ниточку цвета небесной голубизны, вплетенную в огромный хаотично скрученный клубок цветных ниток. Но Карл уловил его и, оставив Людо – «извините, герцог», – пошел через выложенное мраморными плитами широкое и длинное бальное поле. Только что объявили первый гавот, и откуда-то справа от идущего к Стефании Карла – по-видимому, оттуда, где располагался оркестр, – пришла нервная волна слабых еще звуков, растревожившая его сердце. Это музыканты чуть тронули струны виол и альтов и опробовали готовность духовых.
Он шел через открытое пространство, полагаясь только на чувство направления и на опыт своего тела. А рядом с ним, навстречу и поперек его пути спешили другие кавалеры, но они не могли ему помешать. Карл чувствовал их всех, слышал шаги, позвякивание украшений, скрип кожи и шелест одежды, ощущал легкие движения воздуха и разнообразные запахи, присущие этим мужчинам и юношам. Он шел размеренным шагом, легко уклоняясь от столкновений, как если бы видел их всех, и ловил с каждым мгновением усиливающийся запах утренней свежести, торжествующей юности, запах женщины, которая уже, несомненно, видела его, идущего к ней, и загоралась от этого не меньше, чем могла бы, оказавшись в объятиях Карла. Шаг, другой… Ему казалось, что он уже слышит божественную музыку ее дыхания и ощущает его на своем разгоряченном страстью лице. Карл чуть ускорил шаг, опасаясь, чтобы его не опередили, уклонился от резко изменившего траекторию движения неловкого кавалера, уловил тихий вздох, вырвавшийся у нее, и в этот момент… Запах смерти вошел в его сознание беспощадно и неожиданно, как предательский удар клинка.
Среди идущих через бальное поле мужчин был один… Приторный аромат бальзама в его волосах и горькая полынь яда, в котором смочен кинжал убийцы, острый запах пота, стекавшего по его спине, и кислый – дыхания, отравленного ужасом бесповоротного решения, стегнули Карла по нервам, как боевой бич убру. И, не отдавая себе еще отчета в случившемся, инстинктивно, не сломав ритма движения и его направления, Карл разом перешел из состояния праздной расслабленности в холодное спокойствие боевого взвода. Ему потребовалось мгновение, чтобы оценить траекторию движения убийцы и попытаться понять, к кому пожаловала в эту ночь безликая дева Вечность. Еще шаг и еще один. Карл споткнулся и чуть не упал, что было вполне естественно для человека с завязанными глазами. Тихо вскрикнула испуганная Стефания, и еще кто-то обернулся к нему, а Карл остановился и растерянно покачал головой, как бы сетуя на свою неловкость. Он улыбнулся своей женщине, которая еще не была его женщиной, вернее, не успела осознать того факта, что уже ею стала, и покрутил головой, как бы заново отыскивая путь во тьме.
Убийца прошел три шага. Теперь Карл доподлинно знал, что отравленный клинок предназначен
Удар сердца, шаг чужой ноги, запах пота, текущего по напряженной от страха спине… Сейчас! Убийца шагнул за его спину, и Карл мгновенно развернулся к нему, стремительно и безошибочно захватывая руку, спрятанную в складках короткого плаща. Шаг, разворот, удар в запястье, испуганный крик высокого, как оказалось, мужчины и звук со звоном упавшего на мраморные плиты отравленного кинжала. И сразу же начинают кричать женщины, и раздается топот бегущих ног. Все!
Дебора его ни о чем не спросила, только сказала, что фрески великолепны, и занялась своими делами. А Карл подумал было, не правильнее ли будет перебраться в другие покои, но все-таки от такого малодушного решения воздержался. Дело сделано, и какой смысл в постыдном бегстве от собственного прошлого, которое Деборе предстояло принять – или не принять – вместе со всем остальным.
От размышлений Карла отвлекла «неслышно» появившаяся в комнате служанка, желавшая узнать, «не требуется ли госпоже какая-нибудь помощь». Оказалось, что нужна. Это Карлу понравилось, и, оставив женщин заниматься их делами, он вышел из спальни и отправился навестить свой давно покинутый кабинет.
Людо сказал, что никто на имущество Карла руки не наложил, и то, что еще вчера, когда Карл находился в пути, не имело для него ровным счетом никакого значения, сегодня, когда он заново обживал свой дом во Флоре, вновь становилось актуальным. Не то чтобы Карл озаботился таким пустяком, как деньги. У него их было достаточно. Векселя Дома Воробьев, лежавшие в его дорожном мешке, действительны и в принципате. Но, даже если бы их у него не было, не тот человек Людо, чтобы оставить Карла без средств. Однако верно и то, что, оказавшись здесь, во Флоре, в своем собственном доме, о котором успел уже забыть, Карл осознал и принял как данность, что на время – короткое или длинное, как будет угодно Судьбе, – он вернулся к своей прежней жизни и, значит, будет снова жить, как живут другие люди, той жизнью, какой уже однажды жил. А это, в свою очередь, меняло его отношение к тому, что находилось – вернее, должно было находиться – в его кабинете, равнодушно оставленное им здесь много лет назад.
В кабинете было сумрачно, но не темно. Вечернего света, проникавшего в комнату сквозь два высоких окна, оказалось Карлу вполне достаточно. Но он все-таки зажег свечи в тяжелом серебряном шандале, стоявшем на его рабочем столе, и посмотрел в глаза Стефании. Ее портрет, последний из написанных Карлом во Флоре, до сих пор находился на мольберте, установленном прямо против стола. Несколько секунд Карл вглядывался в ее пронзительной синевы глаза, потом поклонился низко, как редко кому кланялся в жизни, и, отвернувшись, подошел к стене слева от входа. Он тронул пальцами одну из завитушек резного дубового декора, и механизм замка послушно открыл перед ним потайную дверь, как если бы замок был поставлен хранить сокровища и тайны Карла Ругера лишь вчера.
Короткий узкий коридор вел в небольшую комнату без окон. Воздух здесь был тяжелый и затхлый. Окованные железом сундуки, пол, полки, повешенные вдоль трех стен, и вещи, лежавшие на них, – все было покрыто толстым слоем пыли. Впрочем, кто-то уже потревожил тайник Карла. Случилось это, по всей видимости, довольно давно. Может быть, с тех пор прошло два или три года, но следы мужских сапог на полу еще не вовсе исчезли под слоем скопившейся с тех пор пыли. Однако человек этот не был вором. Он ничего отсюда не унес, зато кое-что принес. На сундуке, стоявшем прямо напротив входа, лежал платок в синюю и черную клетку – цветов графа Ругера, – а на платке лежали герцогская звезда, церемониальный меч и большой золотой перстень с печаткой, вырезанной из крупного топаза.