Карлики
Шрифт:
– Тогда где же ты?
– Между домами. Лен сел.
– Ты в Бога веришь?
– Что?
– Ты в Бога веришь?
– В кого?
– В Бога.
– В Бога?
– Ты веришь в Бога или не веришь?
– Верю ли я в Бога?
– Да.
– Можешь повторить еще раз?
– Возьми печенье.
– Спасибо.
– Это твое печенье.
– Тут только две штуки осталось. Одна тебе. Лен встал.
– Ты не понимаешь. Ты никогда не понимаешь.
– Правда?
– Знаешь, что самое главное? Знаешь, в чем самый главный вопрос?
– Нет, а в чем?
– Вопрос в том, кто ты? Не почему, не как и даже не что. Я, наверное, худо-бедно
Лен прошелся по комнате, уперев руки в бока.
– Иногда, как я уже сказал, мне кажется, я начинаю понемногу понимать тебя, но на самом деле это просто совпадение, случайность. Причем совпадение обоюдное. Наблюдаемый и наблюдатель оказываются в одной точке в одно и то же время. Вероятность такого совпадения достаточно велика. Мы зависим от этих совпадений в очень большой степени, и, когда такие совпадения случаются, или по крайней мере пока это нам кажется, нужно себя одергивать и напоминать о том, что все это может быть иллюзией или даже галлюцинацией.
Он остановился в углу комнаты.
– То, чем ты являешься, или по крайней мере чем ты мне кажешься, или даже кажешься самому себе в каждый конкретный момент времени, меняется ежесекундно, так ужасающе быстро, что я даже не поспеваю за этими переменами, и, более того, я абсолютно уверен в том, что и ты за ними не поспеваешь. Но кто ты такой, остается для меня абсолютно неведомым, большую часть времени у меня нет даже минимального представления об этом, но в те минуты, когда я начинаю понимать, кто же ты такой на самом деле, мне кажется, что я понимаю это абсолютно точно, в полной мере, и если меня самого бросает в такие крайности, то как я могу довериться своей уверенности в отношении тебя? Тебе несть числа. Что я могу разглядеть, что пойму наверняка, чтобы хотя бы на время забыть об этой навязчивой идее? Ты сумма многих мыслей и отражений. Сколько этих отражений? Чьи это отражения? Отражений в чем? Неужели это то, из чего ты состоишь? Какой мусор оставляет после себя прилив? Что происходит с этим мусором? Когда это происходит? Я уже видел, что происходит. Но когда я это вижу, я не могу говорить. Я могу только показывать пальцем. Да даже этого я сделать не могу. Мусор перемолот, перемешан и готов к тому, что его унесет обратно в море. Я не вижу, куда он уплывает. Так что же я видел? Что я видел, мусор или саму суть? Что все это значит? Дает ли это тебе право стоять здесь и говорить мне, что ты знаешь, кто ты такой? Это же неслыханная дерзость. Есть великая пустыня, и порой ветер над ней стихает. Может быть, ты сумеешь меня убедить. Сможешь убедить меня? Но едва ли ты это сделаешь, потому что всякий раз, как ты говоришь, что знаешь, кто ты, я не могу поверить тебе. Если бы ты мог сказать хоть что-то, во что я бы мог поверить, или хотя бы смог попытаться поверить, я, наверное, убил бы тебя, рассек одним ударом клинка. Но убить тебя я не смогу никогда, потому что ты никогда не дашь мне ответа, который мне нужен. Ни ты, ни Пит. Вам обоим следовало бы повнимательнее осмотреться. По-моему,
– Что-то у тебя здесь не клеится.
– Вовсе нет.
– Что ты там наплел про Черных Рыцарей?
– Один уже здесь. Черный Рыцарь. За занавесом. Пит – твой, а ты – его. Вы живете один за счет другого.
– Мы отлично уживаемся: стоит нам оказаться под одной крышей, как в доме вспыхивает пожар.
– Рад слышать это.
– Ну хорошо, – сказал Марк, вставая. – Я могу сказать только одно.
– Ты только поосторожнее.
– Я не знаю, чего мы хотим. Но что бы это ни было, мы этого никогда не получим.
– Почему нет?
– Потому что это у нас уже есть. Лен сел и закрыл глаза.
Глава двадцать седьмая
– Здорово, приятель.
– Здорово, приятель. Заходи.
– Вот шел по улице, да вдруг стукнуло: не завалиться ли к тебе, – сказал Марк.
– Садись, – сказал Пит. – Дождь все идет?
– Нет. А он был?
– А разве не было?
– Нет, последние сорок пять минут не было.
– Ты что, шел пешком сорок пять минут подряд? Вот уж не думал, что ты способен на такие подвиги.
Марк засмеялся и стал набивать трубку.
– Где ты ее взял?
– Да она у меня давно. Вот решил, что пора дать ей проветриться.
– Что за табак куришь?
– «Три монахини».
– Ну и вонь, скажу я тебе.
– Да, по сравнению с сигаретами есть разница.
– Ты меня небось выкурить решил.
– Да я в том смысле, что трубка хорошая. Я ее как раз хорошенько прочистил.
– Выпить хочешь?
– Не беспокойся.
– Трубки чистишь, ноги разминаешь. В чем это источник такой энергии?
– Помнишь ту девушку, Соню?
– Какую?
– Она была со мной на той вечеринке.
– Ах да.
– Я с ней сегодня вечером встречаюсь.
– Ну и что? Не вижу связи.
– Ну вот, я решил, что такой прибамбас, как трубка, ей понравится.
– С чего ты взял?
– Ну, – сказал Марк, – это подчеркивает старые увлечения.
– Да пошел ты со своими увлечениями.
– Понимаешь ли, нужно быть готовым угождать и выполнять всякие прихоти.
– Кому угождать, женщинам?
– Нет. Ладно, согласен. Никому угождать не нужно. Все это шутки.
– Не возражаешь, если я закурю? – сказал Пит, зажигая сигарету.
По окну забарабанили крупные капли дождя.
– Ну вот и дождались, – сказал Пит.
– Ты только посмотри.
– И не говори.
– Похоже, осень будет ранняя в этом году, – сказал Марк. – Могу поспорить.
– Думаю, ты прав. Они смотрели на дождь.
– Устал я от жары, – сказал Марк. – Такая уж у меня работа.
– Да.
Марк поковырял в мундштуке трубки.
– Ну ладно, ты-то как? – спросил он.
– Неплохо.
– Какой-то ты не такой.
Пит вздрогнул и надел пиджак.
– Неважно выглядишь, – сказал Марк.
– Ну, если честно, то в настоящий момент дела у меня идут несколько, не побоюсь этого слова, хреновато.
– А что так?
– А-а, – поморщился Пит, – все это глупости.
– Да что случилось-то?
– Ты вообще в последнее время Вирджинию видел?
– Вирджинию? Нет.
– Ну, вот и я не видел.
– Да ты что?