Кармалюк
Шрифт:
Назвав себя вымышленным именем, Кармалюк в показаниях так искусно сплел выдумку с правдой, что исправник никак не мог понять, чему верить, а чему — нет. Обошел этот Гавриленко почти всю Россию. Был он и в Москве, и в Киеве, и в Казани, и в Астрахани, и в Крыму, и в Орле, «где у пристани реки Оки занимался работой — выгрузкой хлеба и других товаров». Из Орла ушел в Киев, а оттуда — в Херсонскую губернию «по хуторам на заработки», где пробыл целый год. Вернулся он оттуда только в конце 1821 года. Это последнее было чистой правдой — Устим действительно ходил в черноморские степи искать место, чтобы поселиться там с семьей. Говорил он об
«На разбоях не бывал, — записывал канцелярист Какурин, косноязычно пересказывая ответы Устима, — про разбойников неизвестен, как равно, кто ограбил Базилицкого и Опаловского, коих не знает, вовсе неизвестен. Устимом Кармалюком не есть и не называется и о таковом не знает».
— Ну наговорил семь бочек арестантов! — покрутил головой исправник, вытирая платком вспотевшую жирную шею. — Ну навертел, мерзавец! Эх, не моя на то воля, а то бы я тебя, гайдамаку, на первом же суку повесил! Хорошо! Посмотрим, что ты запоешь, когда я тебя поставлю перед женой и детьми! Перед всем селом, где тебя знают, как облупленного!
Вернулся исправник в село Овсяники и послал за Марией солдат.
— Со всем гайдамачьим выводком представить! — приказал унтеру.
— Связанную или так?
— Болван! Куда же она убежит с детьми?
— Слушаюсь, ваше благородие!
Унтер налетел на дом так, точно крепость штурмом взял. Выволокли Марию, не дав даже головы покрыть платком, вынесли перепуганных сыновей Остапа и меньшего Ивана. Старший Иван, оттолкнув солдат, сам полез на телегу. Услышав крик и плач, к хате побежал народ. Бабы запричитали, будто из хаты выносили покойника. Дети завторили им. Мария, думая, что ее увозят куда-то в Сибирь — а ее этим не раз пугали, — умоляла, чтобы ей разрешили хоть для ребят что-нибудь взять. Но унтер неумолимо твердил:
— Приказано без всего доставить!
Но бабы, не слушая солдат, вытаскивали из хаты тряпье и кидали в телегу. Унтер принялся было выбрасывать обратно, тогда возмущенно загудели мужики, плотным кольцом обступая телегу. Унтер, махнув рукой, приказал:
— Трогай!
В это время из Литина везли в Овсяники Устима. В кандалах, прикованного цепью к возу, под конвоем тех же 60 человек. Исправник решил устроить ему очную ставку с женой, детьми и односельчанами. Но прежде чем поставить Кармалюка перед женой, он принялся допрашивать ее. Пригрозив, что если она не скажет правду, то ее и домой уже не отпустят, а отправят прямо в Сибирь, он спросил:
— Бывал муж у тебя?
— Бував, — тихо ответила Мария.
— Этого с ним прижила? — указал исправник на младшего Ивана, которого Мария держала на руках.
— 3 ним, ваше благородие, — со вздохом отвечала Мария, будто признавалась в чем-то греховном.
— Да как же ты смела! — загремел исправник. — Да за одно это под суд, на каторгу! Ну, что молчишь? Отвечай!
— Вин же мий чоловик…
— Преступник! Каторжник! Гайдамака! Вот кто он прежде всего! И не детей приживать с ним, а властям доносить о нем — вот что ты должна была делать! Кто с ним еще переховывался у тебя? Каких преступников ты еще кормила и поила? И не крути и не винти! Я все равно обо всем дознаюсь, и тогда еще хуже будет! У кого из жителей села он бывал?
— Того вин не видкрывав мени. Тилькы сам Василь Тимков казав,
— Какурин, записал Тимкова?
— Так точно, ваше благородие! Но он давно в рекруты отдан!
— А-а, так вот почему ты назвала его! Говори, у кого он бывал из тех, кто сейчас в селе живет! Где скрывался?
— Не знаю.
— Куда дела то награбленное добро, которое он тебе приносил?
— Ничого вин не приносыв. Дав дитям тилькы чоботы, яки сам шыв…
Против этого исправнику нечего было возразить: он от многих уже слышал, что Кармалюк мастер на все руки. Это и помогает ему проходить по чужим местам, так как он всюду может заработать кусок хлеба. Но одного исправник понять не мог: куда же он девает те деньги, что отбирает у панов? Семье он явно ничего не приносил: исправник сам делал несколько раз обыски и видел, в какой нищете живут его жена и дети. Но неужели народная молва правду говорит, что он все добро раздает бедным? Это совсем непонятно: отбирать только затем, чтобы отдавать другим — черт знает что!
Старший сын Иван — ему шел пятнадцатый год — повторил все то, что сказала мать. Когда спросили, у кого из жителей села отец бывал, он назвал того же Василия Тимкова да Максима Варака, «ушедшего со всем семейством сего года в марте месяце». Это больше всего взбесило исправника.
— Ты что же, гайдамацкий выродок, называешь только тех, кого в селе нет? Кто тебя научил? Батько? Мать? Да я сейчас же прикажу снять с тебя штаны и всыпать розог!
Но угрозы исправника не испугали Ивана. Нахмурив такие же широкие брови, как и у отца, он упрямо молчал. Потом сказал еще, что отец «несколько разов ночевал в доме, а другие разы хотя и бывал, но скрытно от него, показателя, и после о том, что было, мать не сказывала».
Запер исправник Марию в хате-пустке и поставил стражу. Сделал он это не потому, что боялся, как бы Мария не убежала, а чтобы припугнуть ее. Пусть, мол, почувствует, каково-то сидеть под ружьем. Пусть увидит, что он не бросает слов на ветер, и если сказал, что упрячет под замок, то так тому и быть. Может, у нее под арестом язык развяжется. А то свыклась с тем, что ее только пугают, но не сажают, розгами не порют. Вот и отпирается от всего. Нет, на этот раз розог ей не миновать!
Канцелярист Какурин так записал сцену очной ставки Кармалюка с сыновьями: «Не только показатель вышеизъясненный Иван, еще и другие два сыновья — Остап лет восьми и третий, Иван лет пяти, в глаза отцу своему Устиму Кармалюку (он же Василий Гавриленко) уличия делали. Первый из них повторил показание свое, а последние, целуя отца в руки и лицо, утверждали, что он есть в действительности их отец родной… противу чего сей последний, хотя с изменением себя в лице и дрожавшим голосом, чинил запирательство…».
На очной ставке с женой Устим просто молчал, «упорно оставаясь на своем показании». Вызвали протоиерея Григория Левицкого и с его «духовным увещеванием» начали опять допрос. Но Устим почти слово в слово повторил то, что показал на первом допросе. Раз приняв какое-то решение, он, как и всегда это делал, уже не отступал от него.
Пригнали мужиков из Головчинцев и Дубового. Они тоже заявили, что знают «показанного им ныне налицо человека, именующегося Василием Гавриленком, знают довольно, яко он есть по имени Устиян, а по прозванию Кармалюк, родился, взрос и женился в селе Головчинцах. В продолжение жизни его худых поступков не приметили за ним…»