Карнавальная месса
Шрифт:
— А крупные звери? Слоны, медведи? — спросил я.
— Кто это? Наверное, не держим. Ящеры есть на дальних болотах — одни общие мозги на всю популяцию. Так-то они симпатичные, нас, иначе говоря, не трогают, но друг друга жрут смертным боем: только и развлечения, что турниры и дуэли. Еще змеи есть. Покрупнее Ужастика и говорить вовсе не могут. Это живые накопители… латентное состояние… стражи временных фильтров и отстойников.
Для меня это была наичушнейшая абракадабра, при том что кое-какие важные детали то ли он не договаривал, то ли я не понимал на вербальном уровне, и выглядело это в контексте живой речи как пустая дырка в булочке с изюмом.
После
— Ты бы охрану к ней какую-нибудь приставил от всяких Мусек-Пусек и их лесных аналогов, — попросил я Лориена, с которым уже давно перешел на твердое «ты». Разумеется, в одностороннем порядке — его учтивость перевешивала мои попытки панибратства.
Он кивнул:
— Уже сделано.
Лес поражал меня своей беспредельностью: он достигал неба и распространялся до неведомых мне границ. Ни о степях, ни о горах, ни о крупных поселениях людей никто из Младших слыхом не слыхивал. Это, по-моему, вовсе не означало, что их нет. Откуда в их натуральном хозяйстве, к примеру, чугунное и медное литье и печатные обертки? Я спрашивал Ру. «От Старших», — отвечала она, Или: «Мыши устроили». Мой рационализм от этих ее слов давал усадку и покрывался трещинами, но потом это проходило, я будто становился по ту сторону своих беспокойных мыслей, и снова не было ничего вокруг, кроме леса.
— Вы не боитесь пожаров? — догадался я как-то спросить ее. Из моих книг я знал, как страшен бывает «верховой пал», когда пламя, высеченное громом из тучи, мчит по кронам со скоростью курьерского поезда. В степи, конечно, тоже под молнию лучше было не попадаться.
— Нет, — ответила Руа. — Когда поднебесный огонь сходит на одинокое дерево, оно в мыслях кричит от ужаса — боли оно почти не ощущает — и пугает диких Живущих. Звери убегают, и мысли их кричат тоже. Тогда прилетают большие крылатые ящерицы, нагоняют тучи и заливают лес дождем, почти таким же с виду, но иным, чем обыкновенный.
Я первый раз в своей жизни слышал, что драконы тушат пламя — мои сказки настаивали на том, что они им дышат и убивают — и усомнился.
— Если хочешь, мы можем посмотреть.
— Что, небольшой пожарчик соорудим?
— Нет, зачем? Просто костер. И будем просить.
На широкое поляне я собрал в груду шишки и сухостой и поджег своей пьезозажигалкой. Мы двое разулись и сели, скрестив ноги по-турецки (моя детка с этим змеиным клубком внизу стала похожа на копенгагенскую Русалочку). Вальтер улегся кверху нежным розовато-кремовым пузом. С умилением скрестили руки на груди. Я в душе относился к этой идее с иронией, но трава была зеленая, небо — уютно-серое, и огонь слегка потрескивал, распространяя запах скаутской печеной картошки и вечного Дома, Который Всегда С Тобой. И хорошо мне было ни о чем не думать и ничего такого не делать. Разве что просить о чем-то неопределенном. Змеи, алые и голубовато-желтые, вились в огне, шипели и дразнились. Змеи… саламандры… ящеры… драконы…
Внезапно огонь взвихрился кверху и вытянулся в струнку, небо беззвучно лопнуло и цветком раскрылось книзу. Было оно зеленое, как неспелое яблоко или хризолит, и от него явственно пахло тополиной почкой и снегом. Белые хлопья заплясали вокруг — это были снежинки, но
Вдруг все оборвалось. Я ощутил себя — мокрого, чуть продрогшего и счастливого. Неподалеку Вальтер шумно вздыхал, клацал зубами на блоху и в припадке нежных чувств жевал оброненную хозяйкину босоножку.
— Ты их звал, ящериц, и видел. Но не сумел подманить, — строго заметила мне Руа.
— Так это и были ящерицы? Я думал, полярное сияние.
— Кто из людей понимает, что такое полярное сияние? Не думай, что мы дикие; мы читаем то, что у вас называется книги, и то, что называется диски. Эта игра — для Младших, не для меня. Ваши слова и картины плоские, даже если смотреть их сквозь очки, они искажают многостранность мира.
— Многосторонность? — поправил я.
— Вы не понимаете разницы и сходства ваших же звуковых ярлыков. Сторона и страна, странник и странный, strange и stranger — это для человека только источник каламбуров. Истинное слово — драгоценный камень и капля росы: всем владеет, не имея цели овладеть, все отражает и охватывает собою, не пытаясь схватить, понимает, не хотя поймать. Играет от избытка своей полноты и силы, как левиафан в морской пучине.
— Ох. Все это для нас с Валькой больно интеллигентные материи. Мы люди простые, неученые… сказочками вскормленные…
Я поднялся, слегка покачнувшись на пятках, и влез в башмаки.
— Давай я тебя подсажу на твоего иноходца, малышка, и поехали-ка до дому.
И ведь хорошо мне тут было, хорошо! А все-таки не по себе, будто травки слегка нанюхался и знаю о том, что в последний раз. Тянуло заводить пустые разговоры с домочадцами.
— Вам всем не хочется повидать другие деревеньки? — допытывался я у Лориена. — Не скучно тут?
— Так в других местах то же, одни декорации меняются, — ответствовал он, перелистывая стопу чистых наволочек. — Конечно, один вкус у жизни, когда хижины из живого бамбука и сухая жара чередуется с мокрым дождем, и другой — когда сидишь внутри окаменелого гриба-переростка, а снаружи то холодно, то дрожь пробирает. Однако жизнь остается жизнью, а дело делом, тем более тут еще Детишка Ру с ее проблемами.
— Откуда вы столько книг знаете? — спрашивал я подросших, но пока безымянных крысенят.
— Старших просим переписать или у Лориена в сундуке. Скряга тропическая! Целыми ночами не спит, читает, а другим и днем не дает.
Самой Руа я старался не надоедать. Иногда только прорывало.
— Твое тело здесь, а сны твои на иных берегах, — говорил я пророчески. — Или еще точней: ты стоишь на берегу, а мимо течет река.
— Каждый раз иная, — она хмурила бровки. — Река движется вокруг меня и сквозь меня — даже тогда, когда я перестаю ее чувствовать. Наши Старшие идут по лесу, еще и еще раз смыкая годичные круги, нередко уклоняясь с общего пути в поисках приключений. Случается, один из них приходит сюда сам по себе. Но это его судьба и его решение, а у меня — мои.