Карнавальная месса

Мудрая Татьяна

Примерно такая же картина с «Собачьим Монастырем». Ловушка для тупоголовых. Многие знают, что это шутливое название Дэнова кружка. Надо надеяться, что эти биологические и хирургические светила, широкой струей уходившие в отставку, ныне воссоединились в месте, надежно защищенном от компьютерной и иной слежки.

Только это вовсе не обитель Санта-Бернардина, вовсе нет, хотя ее тоже называют Собачьей. Если бы я как почтительный сын (или Бдительный под видом почтительного меня) отправился туда с визитом, то нашел бы радушный прием и полное недоумение. Да, господин Даниэль пробыл здесь послушником столько-то времени, но обета не давал и уже

уехал. Конечно, с имуществом, контейнер даже не распаковывали. Не дело мирянину осуждать то, с чем смирились клирики. Ну что вы, не говорите, что зря приехали! Посмотрите лучше, какие у нас собачки — кроткие, добродушные, а мосол толщиной в полицейскую дубинку перегрызают за четверть минуты!

В общем, настоящий монастырь служит ширмой для еще более настоящего…

— Аббатства, — сказало пространство звонким голоском Сали.

Сали прячет за собой Сальватора. Оба имени — полноценные. Латынь прячет в себе русскую стихотворную строку, кальку первой, но кальку, несущую в себе самостоятельный смысл. Автор стиха о молчании, внебрачный сын, получивший по прихоти отца изящную фамилию Фет, до конца жизни бьется над тем, чтобы скрыться от ее мирового резонанса под фамилией… под скромной аристократической фамилией…

Шеншин. Сен-сен. Синг-Синг. Фу! Самсунг.

Аббатство Шамсинг.

Книга пустыни

…Много позже они оправдывали свой выбор тем, что приговоренные — полные тезки. Вот только Назареянин, в отличие от Вараввы, слыл сугубой безотцовщиной.

Апокриф от Дэна

И вот я как следует заправился дистиллировкой, минералкой, очищенной родниковой, машинным маслом, концентратами и сублиматами — и направил стопы, то есть колеса, которые у меня, как и прежде, имелись, по дороге в ту обитель, куда, как я вычислил, навострился мой названый папаша. Официально ее, как и желтого детдома, на свете как бы и не было, но за жидкую валюту я раздобыл и карту закрытого района, и допуск на его территорию. Излишество, по бездорожью можно проехать где угодно, если у тебя такая Дюранда. Только я стал осторожен, а до аквавиты все равно никакой охотник.

Аббатство Шамсинг имело циклопические стены из плоско отесанных глыб и выглядело частью матери природы. Кверху стены сужались, по их скатам карабкались ежевика и лимонник, цепляясь за выступы и щели своими коготками.

Жизнь вне стен проявлялась, но скудно. На вшивом огородике у подножья рукотворной горы копались два лысых монашка в широких черных портах и длинных рубахах навыпуск.

— Мир вам, братья, — сказал я, останавливаясь и открывая дверцу Дюранды.

Они кокетливо заулыбались, блестя острыми белыми зубками: оказывается, то были девицы.

Я осведомился насчет въездных ворот и въездной визы. Они показали, все так же любезно и с некоторой долей насмешки. Одна спросила:

— Так, значит, господин не по приглашению?

— Нет, я ищу одного вашего собрата.

Я удержал выразительную паузу и чуть погодя назвал имя папаши.

— Тогда, если господин позволит, я побегу рядом. Могут не пустить и отказаться разговаривать.

Притормаживал я не очень, но босые ноги моей сопроводительницы передвигались по фантастически неровному грунту почти так же резво, как Дюрандины шины. Ворота здесь оказались шикарные: в игольное ушко, однако двустворчатые, из вороненых стальных пластин, слегка протравленных под средневековье

и утопленных в камень сверху, снизу и по бокам.

Я остановился и вышел. Парень из привратницкой и моя дева позвали для военного совета еще одну здешнюю особь в плаще с капюшоном и окладистой бороде. Оная растительность была на конце забрана в косицу, а долгий волос на голове перехвачен поперек бечевой, которая врезалась в лоб. Все трое обнюхали меня на манер Пульхерии, от чего у меня пуще прежнего засвербило под черепной коробкой и я едва не возопил, что я честный гражданин, сиречь горожанин, а не какой-нибудь там… перевертыш.

— Письмо он получил, — сообщил наконец бородач.

— И прочел быстро, — добавила моя лысая девушка. — Это из-за переменчивого камня?

— Скорее, из-за знака трансферта, — ответил он. — Странно: такой информации о нем мы не имеем.

— А что такое этот… — начал было парнишка, но его быстренько перебили:

— Те, кто это сделал, не обязаны отчитываться перед нами, а мы вынуждены верить им на слово. И хватит вопросов, дети мои.

— Ну как, — вмешался я, — достоин я того, чтобы доверить мне страшную тайну: по адресу я попал или в Божий свет как в копеечку?

— Брат Данило Раббани здесь, — провещал бородач, — однако мы его бережем от постороннего вмешательства, ибо делались попытки вернуть его в лоно матери нашей официальной науки, и неоднократные. Правда, именно сюда никто не прибредал; кроме вас, натурально.

С этими словами он постучал тяжелым башмаком о порожек, и ворота растворились. Следовало бы сказать — в камне: ушли в стену сразу по всем четырем направлениям, потому что порог исчез тоже.

— Загоняйте амфибию, — скомандовал бородач. — Не волнуйтесь, в самый раз пройдет, если действовать аккуратно и впритирочку. Стены толстые, вот и создается оптическая иллюзия.

Навидался я этих самых оптических иллюзий и того, как они переходят в физические ловушки… Ну ладно.

Двор, вымощенный двуцветным — темным и светлым — кирпичом и довольно нарядный, был тесен для глаза и окружен гульбищем, этакой двухъярусной галереей из колонн с кудрявыми капителями. Окрестность была пуста, только дрыхла на солнцепеке собака некоей трудноуловимой породы и сидел на корточках, завернувши пятки кверху, некто худой и задумчивый.

— Брат эконом о вас уже предупрежден, — крикнул вратарь мне в затылок, и двери опять сомкнулись, как диафрагма на фотоаппарате, который выстрелил из себя мгновенный снимок.

Мы с девицей поднялись на второй этаж и двинулись по гульбищу. Здесь было куда прохладней, чем во дворе, и возникший сквознячок со все нарастающей силой струил нам навстречу вкуснейшие запахи, напомнившие мне все близкое и до слез родное. Потом потянуло жаром иного качества, чем уличный, и я понял, что мы у цели.

На кухне вполне апокалиптического вида клубился пар, между чанов сновало штук пять монашков в грубой парусине. Заправлял этим явно мой экс-папаша: его собственная хламида неопределенного цвета и покроя была подвернута в рукавах и спереди заткнута за шаровары. Облик его осложнился и другими новыми деталями: распятием из огнеупорной глины с двумя рептилиями, переплетенными на манер кельтского орнамента или ДНК, и лысиной совершенно того же образца, как у ирландских клириков: от уха до уха. Прежняя заповедная плешь тоже пораздвинулась, и на ней просматривалась крошечная шишечка. Вот аккуратист он был прежний, даже на этой работе не прокоптел и не засалился.