Карнавальная месса
Шрифт:
Сеть, подумал я как никогда трезво. Это и есть Сеть моего пустынного мира, которая удрала кверху, чтобы уловлять наши дурные страсти, а если говорить по-простому, на языке десантников, — топить нас в нашем собственном душевном дерьме.
— Что, крепок здешний табачок? — подхихикивал милейший Самаэль. — Сморщились, будто в носу засвербило, а чиха не выходит. Кстати, согласитесь участвовать — будет шанс вашу подругу проработать еще до родов. Баубо говорит — сидит в ней нечто удивительное и для нее опасное.
Я представил, как оказываюсь внизу вместе с Джанной… и выцеживаю из нее и ее младенца их мысли, как делает та женщина-оператор, испытываю
Так я добавил к своей поворотной повязке двойную стрелку: один ее наконечник, золотой, торчал надо лбом вверх, тусклое старинное серебро другого ложилось на переносицу. Если учесть, что краски моей ленточки Мебиуса художественно вылиняли — от долгой ли носки или от тяжких дум — и стали желтой и исчерна-лиловой, то получался выразительный символ. Знать бы только, чего.
Был я удачлив: на лету обучался, практиковался почти без срывов, совсем без шизофренических комплексов и вообще без наркотика. Что и требовалось доказать. Успевал ровно вдвое больше других и уставал — тоже вдвое сильнее.
Чужие воспоминания могут возродить в тебе и твою личную боль…
Задушевных знакомств у меня там не завелось, но простого приятельства хватило, чтобы понять: коварный Френзель подловил меня на искусственную приманку. Чтобы устроить себе праздное стояние под Великим Мушиным Глазом, надо было просто подсуетиться тайком он папочки. И заставлять меня самому прощупывать мою возлюбленную никому бы не пришло в голову. Вот насчет того, что сделать ей астральную копию будет куда легче просто потому, что она общается с «продвинутым индивидом», — тут он был прав на все сто. Ну, я не об этом сокрушался: как и говорили мне вначале, тут у меня возникли совсем иные проблемы.
Когда я шествовал по коридорам в полном своем параде (тончайшее цельнотканое трико без единого шва, чтобы не язвило кожу, просторная чистошерстяная роба, мягкие шагреневые носки), а впереди пищали сигналы и мигали лампы — «вертячки», предупреждая о том, чтобы никто не переступал мне дорогу и не контактировал с моим напряженным мозгом и нагой душой; когда я вступал под Купол и пристегивался к креслу, а тяжелый вогнутый диск «мыслесушки» надвигался сверху, закрывая обзор, и вокруг во всем огромном здании затаивали дыхание; о, тогда я ощущал свое едва ли не божественное величие и мощь.
А потом было очень и очень погано, и чувство хорошо исполненного долга не спасало нисколько. Всякий раз, когда я после очередной процедуры приплетался домой на своих четырех, обе мои женщины встречали меня скулежом и причитаниями. Есть я не хотел, пить не мог, и единственная моя отрада была — завалиться горизонтально в раскидное кресло и шлепнуть себе на живот уморного толстяка Кирюшу, чтобы он трижды по три раза меня облизал. Дамы ревновали и липли ко мне со всех прочих сторон, — поневоле платонически, я ни на что иное не бывал способен — и это мне тоже было в кайф.
На следующий день история повторялась заново. И все-таки оно было б ничего, держать удар я научен, да один случай буквально подрезал мне все поджилки.
Пред мои очи явился коллега — редчайший случай: они как-то сами умеют обходиться и уходят не половиною, а все целиком. С виду это был вовсе не ас, а просто смешливый семидесятилетний мальчишка, малорослый, с гладкими, пухлыми щеками и подвижной как ртуть. Седого у него
Быстрая лесная река с лепечущими перекатами и грохотанием порогов; голубые ели и серебристые пихты; березы, что роняли свой лист, как янтарные четки с нити; шелест ветра на всех тропах, запах гриба и прели. Мир моей любви. Осенний мир Руа.
Закончив с ним, я свалил всех прочих клиентов на запасного напарника, бросился домой, уткнулся головой в подушку и завыл почище дикой собаки динго.
Они испугались досмерти, какие ни были привыкшие. Баубо посеменила наружу, ахая и всплескивая руками, Джанна торопливо поволокла свой гороподобный живот на половину господина Френзеля, Кирька бросился под брюхо мамочке, да там и остался, тряся наружу куцым дракошечьим хвостиком. Одна Агния сохранила относительное спокойствие. Наскоро облизав своего отпрыска, она пихнула его в сторону моего лежбища и сама легла рядом, сообразив, что главный хозяин вторые сутки пребывает в местной командировке.
Ушла из дому она через час, как по сигналу, и вскоре они вместе с шефом сидели у меня в головах.
— Что, Джош, семейные неприятности? — сочувственно спросил он. Попал он пальцем в небо, но нарочно. Я помотал головой: с тыла это куда больше походило на знак согласия.
— А ко мне жена приезжает. Тоже история, скажу я вам.
— Ах, Самаэль, — произнес я невнятно, — чем я могу вам помочь, в моем-то положении? (Кирилл окончательно приплюснул меня посередине и не давал пошевелиться, сразу цепляясь когтями за шкуру, а зубками за волосы.)
— Как чем? Организуется мощная кампания по ее встрече. Фрачные пары, кринолины, серпантины, бутоньерки и шифоньерки. Ее надо возглавить, а белый муж, видите ли, регулярно отмечается в очереди за тортом, и завтра, хоть сдохни, самому получать надо: другому не выдадут.
Я посочувствовал. С кулинарными изысками у нас была постоянная напряженка.
— Так что встречу моей супруги возглавите вы, как шибко сочувствующий. Да не пугайтесь, у нас все отрепетировано. Правда, Джанни?
— Она понимающе улыбнулась. Детки раскусили его трюкачество давно, куда раньше, чем я здесь появился.
Когда тебе говорят, что дело на мази, это подразумевает мыло — то самое, в котором ты оказываешься после суток напряженной умственной и физической работы. Надеюсь, я прилично справился и со спевкой, и с гримом, и с эскизами театральных костюмов, и с раздачей приглашений партеру, ибо собрался ее встречать весь цвет здешних аборигенов. Юнцы обтянулись черными трико и фраками, девицы влезли в белые «в облипочку» платья длиной до середины ляжек и легковейные кружевные мантильи до пят, точно какая-то шизоидная свадебная пара, которую запустили в серию.