Карнавальная месса
Шрифт:
— Не буду, — шутливо сказал я, — ибо сам виноват отчасти… То есть буду, похитительница чужого барахла, если ты меня не поцелуешь.
Мага засмеялась чуть кокетливо:
— Не знаешь ты, о чем просишь. Мне это не опасно, я просватана. Но я не просто хирья, я из цианов, вот и озеро так названо — Цианор. И ты будешь обречен полюбить девушку нашего рода. Несчастливая любовь будет: не боишься?
— Почему? Если она будет красивая и добрая, как ты…
Она не дала мне закруглить свою мысль. Встала на цыпочки, обвила меня руками, и ее влажный розовый язычок с великолепным бесстыдством юности проник за ограду моих зубов и коснулся своего двойника. Дюррина голова с полуоткрытым зевом царила
Большая голубоватая сигара летела над нами, держа курс на море. Бесшумно спикировала на воду: теперь можно было различить изящную лодочку размером в карандаш, подвешенную к ней на стропах.
Нет, конечно, то был обман зрения. Лодка была нисколько не меньше авиалайнера, а за канаты я принял толстые металлические крепления, намертво соединившие гондолу с жесткой обрешеткой стратиплана. Рыбу он не то чтобы пугал: она уходила от него, остерегаясь темноты, — зато луга огнистых цветов оставались нетронутыми. Подплывать к стратиплану приходилось на плотах и лодках, которые в обычное время загоняли под крутой берег, чтобы не слишком портили пейзаж.
Сначала из гондолы вышли пассажиры — молодой человек и девушка, одетые почти так же, как я, но без курток и, естественно, таких парчовых поясов. Сапоги на ней были до колена, рубашка на нем — самая простая. Помахали нам рукой и стали неподалеку, ожидая разгрузки.
Плыли по воде какие-то сундуки, бочки, корзины, герметически закрытые шкафы — должно быть, с оригиналами бытовых реалий. В шлюпках под натянутым тентом переправлялись матерчатые баулы, упакованные во что-то стекловидное кодексы и свитки, статуэтки и небольшие картины без рам. Я так понял, что кристалл защищал от потопления и иной порчи и легко скалывался после прибытия на место. Молодая чета вместе с командой перетащила груд на специальную площадку, подхватила два тощих узла и пузатый ридикюль — это были их собственные вещи — и зашагала к табору.
Я погладил Магу по волосам и вошел в лодку, гребцы ударили в весла, и мы заскользили к нашему кораблю.
От шхуны или брига он отличался, на мой непросвещенный взгляд, больше всего отсутствием узкого трапа: на воде плавала широкая и довольно остойчивая платформа с широкими ступеньками. За паруса сходило брюхо баллона, пассажиры размещались в каютах, обшитых деревом изнутри и снаружи, груз пребывал в трюме. Вот команда была не моряцкого кроя: все, как один, расфранченные стюарды и стюардессы. Наша остановка была не конечной, разумеется, многие ехали дальше, и я оказался в середине толпы.
Каждую минуту я ловил себя на том, что уж слишком быстро привык к необычным ситуациям, и мир, хотя очень разнообразный, но приземленный, меня больше не волнует. Лица пассажиров были симпатичные, хотя не столь колоритны, как у народа хирья. Во время пути они не пробовали ни размножить вещи, ни изменить погоду, а сидели или ходили по просторной палубе, разговаривали, пили минеральную воду и любовались пейзажами, мелькавшими под нами со скоростью сто миль в час. Потом мы поднялись за облака — как говорили, воздушные течения там были устойчивее. Тут я почувствовал себя пассажиром аэроплана или реактивного поезда, только рокота моторов не хватало: здешние работали бесшумно. И еще не мог отделаться от мысли, что моя Дюрра — единственное явление на борту, в котором осталось нечто от экзотики дальних странствий. К ней относились, впрочем, лояльно — то есть благодушно и ровно. Узкоглазый и широколицый юноша, который почему-то оседлал собой чукотскую оленью доху и обедал, не сходя с места, гроздью бананов, поинтересовался, любит ли животное этот сорт, а то он, видите ли, среднесладкий. И получив утвердительный
— Аэропорт Охрида! — возгласила стюардесса, в своем ярко-желтом английском костюмчике похожая на канарейку. — Кто спускается в город, возьмите адреса и обменные талоны у квартирмейстера корабля. Желающие посетить Школьную Республику должны заблаговременно пройти санобработку и тест на присутствие чувства юмора. Повторяю: желающие…
Надо ли говорить, что я пожелал.
— Девушка, а кто это… тестирует?
— А-а. Уши мыли утром?
— Не уверен. Меня окатили такой холодной водицей, что я потерял сознание.
— Сойдет. Насчет гигиены, я имею в виду.
— А это самое… чувство юмора у меня, пожалуй, и завалялось где-то в глубине души, но у нее — я потрепал Дюрьку по головке — у нее с этим полный швах.
— Ага, — подтвердила Дюрька, — это потому, что мы — потерпевшие кораблекрушение. Какой багаж у нас пропал, если бы вы знали! Тут не до смеха.
Девушка с самым невозмутимым видом показала нам на выход:
— Вот, выходите на причал и езжайте куда вам вздумается. Весь флаер от вас ходуном ходил, чуть оболочка от внутреннего меха не лопнула, а туда же — юмора у них нет!
Я перепрыгнул на причал — мы снова приводнились на озерцо, но вполне обозримое. Виден был и еще один дирижабль, сдутый и свернутый. Потом я пересек площадь.
Невысокие здания, приветливые, как детский рисунок, были наполовину скрыты деревьями, газоны расстилались передо мной, покачивая тысячами цветочных головок. Вся площадь вокзала была в цветах, их рассекали мощеные мраморным щебнем тропинки. Узкое шоссе, которое шло от озера, на уровне щиколоток было огорожено цепями. По нему раскатывали велосипеды, волоча за собою теплый бриз. Гирлянды плюща, дикого винограда, клематисов, роз и душистых огурцов свисали с балконов и затягивали окна, обвивали мрачные кроны туй и кипарисов, цеплялись за стволы эвкалиптов и выплескивались под ноги. Люди здесь были в основном молодые, нарядно одетые и целеустремленные: мне показалось удивительным и контрастирующим со здешней разнеженно-курортной средой полное отсутствие фланёров — и детишек. (Дэн разика два брал меня малышом в модный и дорогой санаторий: это потрясло, отпечаталось, но оказалось не моим стилем жизни.)
Вопреки моим опасениям, реагировали на меня не очень: кто-то дружелюбно улыбался Дюрьке, кое-кто поднимал брови с легким удивлением. Подойти не пробовали. Спасибо, а то прошлый разок я чего-то недопонял относительно сатирического эффекта и боялся, что на нас будут пальцем указывать.
Так я и шел, единственный в этом парадизе не у дел. Народ заходил в дома и выходил оттуда, укатывал куда-то на велосипедах, которые стояли на тротуаре, смирно дожидаясь своих хозяев, перебрасывался репликами.
Где-то в полумиле от аэровокзала я увидел первую толпу бездельников. Человек двадцать окружило парочку юных, от силы пятнадцатилетних уличных танцоров в испанских костюмах. Па их танца были на редкость грациозны, ритм — безупречен: девочка отщелкивала его на кастаньетах с колокольцами, мальчик отбивал на гитарной деке, одновременно наигрывая простую мелодию. Мы с Дюррой остановились тоже: я был почти заворожен вспышками и кружением огнистого шелка, лент и кружев на фоне черного бархата.
Музыка оборвалась. Мальчик ухарски бросил лаковую широкополую шляпу нам под ноги, и в нее посыпались то ли монеты, то ли жетончики. Черт! Я и не думал о такой оказии. К счастью, у меня в одном из карманов куртки нащупалось что-то квадратное и плоское, и я швырнул его в сомбреро.