Карта костей

Хейг Франческа

— Неизвестно, что там за работники. А если они нас предадут? — Саймон покачал головой. — Достаточно одного, кто шепнул бы конвою, и все будет кончено. Всего лишь один, до смерти запуганный, или тот, кто сотрудничает с альфами.

— Я бы согласилась до того, как альфы забрали детей, — вставила Салли. — Но не сейчас. Касс права. Омеги видели, как схватили детей, и должны знать, в каком отчаянном положении оказались.

— Все равно рискованно, — произнес Дудочник.

Я посмотрела

ему в глаза:

— Когда на твоей памяти мы не рисковали?

К ночи мы добрались до окраины обгоревшего леса. На равнине за городскими стенами оставались неубранными всего несколько полей. Ряды тыкв припорошило снегом.

Мы так медленно ползли по-пластунски по снегу, что холод казался опаснее часовых. Плотные облака скрывали ущербную луну. Раньше, наблюдая, мы не подходили так близко к городу. Пока я ползла, одежда промокла и стала натирать холодную кожу. Я уже отказалась от попыток подавить дрожь.

Мы еле двигались метр за метром и замерли, прижав лица к земле, когда с восточной стороны появился наряд, патрулирующий периметр. Стук копыт по мерзлой земле и звон оружия раздавались как будто совсем близко. Мы услышали приветственные выкрики со сторожевой башни, когда солдаты проезжали мимо восточных ворот.

Ко времени, когда мы доползли до поля с тыквами, мои руки так окоченели, что я дважды роняла нож, пока вырезала буквы.

Саймон раздобыл для нас бумагу и чернила, но мы опасались, что снег размоет слова, поэтому решили действовать более прямолинейно. И теперь сидели на корточках в темноте в сотне метров от часовых на стене, вырезая сообщение на нижних сторонах тыкв.

Текст мы обсудили заранее — в первую очередь требовалось коротко и ясно сформулировать послание. Каждый из нас вырезал свою строчку.

«Всех заберут, как детей» — Дудочник.

«В заточение, что хуже смерти» — Зои.

Мы отказались от попыток объяснить, что такое резервуары — и в лучшие времена попробуй, опиши, а что говорить о вырезанном в темноте послании на промерзшей тыкве?

«Мы нападем в полночь новолуния — приготовьтесь» — я.

Каждый из нас добавил букву омега, которой клеймили наши лбы и которая развевалась на стяге Острова перед бойней. Даже неграмотный омега не перепутает знак, выжженный на его собственной плоти.

Каждая буква была вымученной. Мой клинок скользил по изогнутой корке тыквы. Темнота, которая скрывала нас от часовых, также мешала видеть, что мы делаем, поэтому мы работали наощупь. На первой тыкве я начала слишком крупно, к концу предложения пришлось выцарапывать на корке совсем крошечные буквы. Вторая далась легче — я уже знала, под каким углом лучше вонзать нож, чтобы гладко вырезать на твердой поверхности. Слова складывались под дрожащими пальцами.

На третьей тыкве я откинула голову назад и плечи затряслись.

— Ты в порядке? — Дудочник огляделся, чтобы понять, что за звук до него дошел.

Я прижала ладонь ко рту, но из-под нее все еще вырывались вздохи-смешки.

— Насколько же все абсурдно. Использовать тыквы для призыва к восстанию. — Слеза теплой дорожкой скользнула из уголка глаза, щекоча замершее лицо. — Баллада Леонарда и Евы казалась странным оружием, но тыквы превзошли даже ее. Это революция тыкв. Тыквенное восстание.

Дудочник усмехнулся и прошептал:

— Про такое не сложишь легенду, да? Вряд ли по этому поводу сочинят песню. Даже Леонарду не под силу такое облагозвучить.

— Мы стараемся не для красоты, — отозвалась Зои. Однако она тоже улыбалась.

Мы трое стояли на коленях в грязи, а убывающая луна в небе отсчитывала часы до атаки.

До утра мы прятались в лесу и вернулись на рассвете, чтобы проследить за работниками, проходящими через ворота. За кочками на болоте к востоку от поля мы видели, что снегопад покрыл наши следы, оставленные ночью. Однако тыквы тоже припорошило снегом, спрятав наши сообщения под слоем белизны.

За все утро работники не приблизились к нашим тыквам. Солдаты отвели группу к следующему участку, и мы еще несколько часов наблюдали, как омеги на коленях дергают морковь и пастернак. Мы не знали, сколько времени отпущено нашим сообщениям, пока слова не зарастут на корках. Если в ближайшее время тыквы не соберут, это уже не будет иметь значения, станет слишком поздно — до новолуния оставалось трое суток.

В полдень ворота вновь открылись, двое солдат выехали в порожнем фургоне. Когда он остановился, конвой криками и ударами погнал работников к тыквенному полю. Зои подтолкнула меня, и мы трое подались вперед, вглядываясь сквозь траву.

Омегам понадобился час, чтобы дойти до того угла поля, где мы оставили сообщения. Две женщины пробиралась вдоль межи к порезанным тыквам. Им не позволили взять ни нож, ни серп, чтобы отделить плоды от замерзших плетей. Тяжелый труд: одна работница была карлицей и некоторые тыквы достигали ей до пояса, а у другой рука заканчивалась локтевым суставом.

Солдат, стоявший в десяти метрах от них, время от времени притоптывал, чтобы сбить с обуви снег. Женщины срывали тыквы и передавали долговязому омеге, загружавшему их в фургон, у борта которого, прислонившись, стоял возница.

Карлица замерла, вырывая очередную тыкву. Зои задержала дыхание. Женщина дернула еще раз — стебель хрустнул. Она отбросила тыкву в сторону, дожидаясь, когда подойдет высокий мужчина. Со следующей тыквой она возилась еще дольше — низко пригнулась, выворачивая стебель, чтобы переломить плеть. За сотни метров сквозь траву и снегопад я не могла разобрать, что именно она делала. Присела ли она, чтобы сподручней было сорвать овощ, или ее пальцы нащупали послание?

Сорвав, она не бросила тыкву на землю, а держала до тех пор, пока не подошел мужчина. Мы не рассмотрели, сказала ли ему что-то карлица, он никак не подал виду, но подойдя к фургону, осторожно положил тыкву правильной стороной вверх подальше от возницы.